Сергей Данилов - Барнаул-517

– Он перепугался, когда его дядей Фрицом назвали. До нас хотел галичанина еще отправить за полушубками, а как нас увидел – того в коляску, нам рубль и уехал по-быстрому. Зачем ему столько старых шубеек? И почему испугался? Неужто совесть проснулась?

– Да потому, что мы его узнали. Хотел задобрить деньгами. Сразу рубль дал, потому как не было в кармане копеек. Он глазами поискал, но не нашел. Богатый очень.

– Есть вода! Холодная вода! Хрустальная, колодезная! Кому надо водицы испить, жажду утолить? Господин хороший, испейте водички! Кружка – копейка! – разносился над торговыми рядами Площади Свободы пронзительный голосок.

Мальчики медленно пробирались через густую толпу, таща бидон, а перед ними крутилась маленькая девочка, обладательница удивительного пронзительного голоса, от коего осанистый господин в летнем пальто при очках и шляпе, хитро прищурился:

– А точно ли колодезная? Не из канавы зачерпнули, братцы?

Мальчики поставили перед ним бидон.

– Как можно, гражданин хороший? Из дома принесли, с нашего дворового колодца.

– А где проживаете, молодые люди?

– На Бердской улице, недалече, осенью в первый класс иду… деньги на сапожки зарабатываю…

– Тогда извольте кружечку!… И правда холодная водица! – гражданин выпил, причмокнул, изобразив полнейшее удовольствие, расплатился с детьми пятачком и отправился далее вдоль базарных рядов своим путем, неся большую продуктовую уже полную товаром сумку, не столько приглядываясь, сколько прислушиваясь к разговорам овощных торговок с покупателями. То был новоизбранный Председатель городского Народного собрания Барнаула Порфирий Алексеевич Казанский, – подвижник крестьянской кооперации и редактор «Алтайского крестьянина», публицист газеты «Жизнь Алтая», печатавший свои фельетоны под псевдонимом Премудрая крыса Онуфрий. И в прежние газетные времена он любил потолкаться по базару, в поисках интересной темы для фельетона, теперь, оказавшись почти на вершине местной власти, народные вести его интересовали даже больше, чем прежде.

– Под Бийском люди видели, как аэропланы летают. Прилетели к немецкому колонисту, сели у него на утрамбованном поле, которое не засеивается, да не один, несколько, оттуда германские летчики вышли, их встретили бутербродами: хлеб с салом, а другие пленные в них сели и дальше полетели на фронт воевать. Отсюда летают наших бить…

– Не слишком ли далеко?

– Да разве самолету бывает далеко? Ему только керосином заправиться, он может до Японии долететь, не то, что до германского фронта….

– Где ж им здесь столько керосина набраться под Бийском?

– Везут издалека пленные немцы на грузовых автомобилях с бортами, а в них бочки – рядами стоят. Ох, и много их там, полк – не меньше.

– Бочек?

– Автомобилей и пленных австрийцев в них.

– А куда наше воинское начальство смотрит?

– Наше воинское начальство – тоже сплошь немчура. Вот был воинский начальник Степного края генерал Шмит, а выше его тоже немцы в Кабинете сидят, даже сама императрица – немка. В газете писали, что в переписке состояла с двоюродным братом Вильгельмом Вторым! И это во время войны между Германией и Россией! Потому и не боятся ничего колонисты эти, знают: наверху их всегда оправдают. Говорят же умные люди: ворон ворону глаз не выклюет.

– Ох, что-то слишком много нынче воронья развелось по лесам да по полям, никогда такого не было. Не к добру это. Смотрел-смотрел царь-батюшка на это безобразие и отрекся от власти.

– Не говори, не трави душу… Только на днях в газетах писали, что целый поезд с нефтью пропал, который из Баку шел в Барнаул, и то ли пятнадцать, то ли все двадцать товарных вагонов, как корова языком слизнула. Куда, спрашивается, девались? Какой карманник утащил?

– Известно куда. У колонистов автомобили грузовые, из Германии выписанные, между их хуторами так и снуют, так и снуют! Аэропланы так над головами и трещат с одного немецкого хутора на другой. И всем, небось, топливо подавай.

Сгибаясь под тяжестью сумок, Порфирий Казанский собирался взять извозчика, уже договорился с одним о цене, как прямо из-под носа экипаж увел верткий франт в армейской австрийской форме, блестящих сапожках, вскочил на подножку: «Гони, раззява, рупь плачу!», затем обернулся к Казанскому, ухмыльнулся и без акцента бросил:

– Извини, дядя, спешу!

Возница хлестнул лошадку, дрожки понеслись, чуть не сбив Порфирия Алексеевича с ног.

– Эка, развелось вас! – только и успел вскрикнуть Председатель Народного собрания Барнаула.

– Трудно жить стало, Порфирий Алексеевич? Австрияки треклятые, обнаглели сверх всякой меры, из-под носа экипажи воруют! Порядка никакого нет! – перед Казанским остановился крытый экипаж с кучером из которого выглянул, хитровато щурясь, бывший работодатель Казанского в бытность его редактором – издатель газеты «Жизнь Алтая» и владелец типографии Василий Михайлович Вершинин.

Широким жестом пригласил в кабриолет, помог втащить сумки.

– О, серьезно закупились сударь, серьезно! Рад видеть вас безмерно, дружище, дай обниму-то! А вообще стыдно, батенька, еще и кухаркой подрабатывать, вы ныне величина немалая на городском горизонте власти. Гласным в думе 800 рубликов в месяц получали, о коей сумме иной учитель в год не мечтает, теперь вообще городское Народное собрание возглавили, к тому же секретарь Комитета общественного порядка Барнаула. Не знаю какое содержание вам там назначено, боюсь даже вообразить, а меж тем лично по базарам с сумками бегаете, неужто экономите? Скупердяйство замучило, однако… Бросьте, голубчик, бросьте, наймите уже прислугу, экипаж… все как полагается приличному человеку…

– Когда из столицы, Василий Михайлович, какими судьбами? Тоже рад вас видеть! Извините Премудрую крысу, как был шелкопёром любопытным до всяческих известий, так им и останусь навсегда, а где еще новости городские узнавать, как не на базаре? Здравствуйте всем, граждане!

Внутри кабриолета разместился еще и владелец пароходства «Мельникова и сын», лицо Казанскому давно известное – солидный человек на пятом десятке лет в отличном европейском костюме и шляпе итальянского фасона, надвинутой до бровей, глядящий с дружелюбной улыбкой. Вершинин тут же не преминул вставить:

– Представлять друг другу вас не буду, ибо Крысу Премудрую Онуфрия, в миру гражданина Казанского, все в Барнауле знают, а судовладельца Мельникова Александра Виссарионовича, владельца судов, барж, верфей, пароходов, тем паче. Двигайтесь гражданин Мельников, двигайтесь, новая власть в лице самого секретаря Комитета общественного порядка славного града Барнаула к нам в коляску влезла. Это вам уже не какой-нибудь газетчик, это величина! Власти следует уважать. Кучер, гони сначала ко мне. Господа, есть важный разговор, Порфирий Алексеевич, вы не беспокойтесь, докладчиком буду не я, потому надолго не задержу, но без стопки коньку, извините, не отпущу, а после на этой же коляске доставим к дражайшей супруге в целости и сохранности. Вот у гражданина Мельникова есть к городским властям насущные вопросы… быть или не быть? А главное, други мои, новости поступили, не терпящие малейших отлагательства в их рассмотрении… Некий гость нашего города хочет сообщить необычайно важное известие для барнаульских властей, коими вы, Порфирий Алексеевич, в силу жизненных обстоятельств ныне являетесь. Сделать это он просит негласно. Впрочем, и у меня найдутся для вас интересные сообщения из столицы. Я же, господа, как вы знаете, состоял в Исполнительном Комитете Государственной Думы по созданию Временного правительства. Теперь являюсь комиссаром Временного Комитета Госдумы и Временного правительства одновременно. О, боже, в каких только комитетах ни состою! Мой дед, простой русский крестьянин из Вятской губернии, верно, перевернулся в могиле, кабы узнал о таких ужасных новостях. Счел государственным преступником, узурпатором власти и проклял. Прости мя, Господи, грешника! Формируем в столице новую власть вот этими самими руками, царскую семью перевозил из Ставки Главного командования в ссылку, вернее сказать, из Могилева в Царское село. Лично состоял при них сопровождающим, то бишь, ответственным конвоиром с комиссарскими полномочиями при побеге расстрелять. И это во время войны! От своей фракции трудовиков в министры юстиции друга Керенского пропихнули, а он далеко пойдет, черт его побери…