Анатолий Хитров - Студёное море

– Пусть Федька впредь знает, кому и на что жаловаться. Ещё раз пожалуется – отсеку башку. Так-то!

Дьяк Савелий аккуратно промокнул тряпицей чернила и с поклоном подал царю написанную грамоту. На ней Алексей Михайлович собственноручно написал: «Быть по сему!»

В один из воскресных дней, ранним морозным утром, Москва была разбужена колокольным звоном. Особенно усердно ухал Иван Великий. Столица гудела набатом, зазывая горожан на Красную площадь, где плотники из Стрелецкого приказа спешно рубили сосновый помост. На площади – перестук топоров, фырканье лошадей, шум, крики, ругань.

– А ну живей, дьяволы! – простуженным голосом орал на плотников дьяк Савелий.

Он суетился, требуя от мужиков быстрей разгружать сани, на которых они привезли тес. Борода его покрылась инеем, от шубы валил пар. Дьяк буйствовал неспроста: надо было успеть до заутрени соорудить деревянный помост близ Лобного места – такова воля самого государя Алексея Михайловича.

Щуплый, маленького роста, Савелий петухом налетал то на возчиков, то на плотников, сотрясая морозный воздух кулаками. Стоящие у костра стрельцы громко смеялись.

– Этот душу вывернет наизнанку, – сквозь хохот басил сотник Яков. – Шкуру сдерет, не моргнув глазом!

Похлопывая над костром задубевшими от мороза рукавицами, Яков подумал: «Царь таких жалует. Недаром говорят, что большие дела делают люди маленького роста».

Со стороны Боровицких ворот Кремля, поблескивая на солнце черным лаком и бронзовыми украшениями в виде римской короны, показались легкие старинные санки. В них сидел Артамон Савельевич Ховрин. Поравнявшись со стрельцами, он лихо сдвинул на бок горлатную шапку и на ходу крикнул:

– Ну и ну! Зубы скалите, а площадь пуста. Что скажет царь?

Заметив сотника Якова, приказал:

– Пошли-ка за боярами да посадскими!

Кучер Прохор, обогнув разбросанный строительный материал, рысцой направил лошадь в сторону Москва-реки. Над рекой клочьями висел туман, разгоняемый первыми лучами солнца. Выехали на набережную. Навстречу, низко кланяясь боярину, шли люди. Впереди, как всегда, бежали мальчишки. Шутка ли! По Москве прошел слух, будто у храма Василия Блаженного будут казнить государева преступника.

Покачиваясь на ухабах, Артамон Савельевич откинулся назад, закрыл глаза и до самой бороды натянул волчий тулуп – со стороны реки потянуло сыростью, холодом. Сквозь дремоту он слышал, как Прошка беззлобно ругал кобылу:

– Ну, чертовка, балуй у меня!

Артамон Савельевич приоткрыл один глаз и увидел справа изразцовый, построенный в византийском стиле, дом боярина Хватова. Ехали по Солянке. Лошадь шла ходко, грива её покрылась инеем. Снег из-под копыт монотонно ударял в передок санок. Кучер Прохор, слегка покачиваясь, тихо напевал свою любимую песню:

– Тпру… Стой, дура! – услышал Артамон Савельевич голос кучера. С большим усилием открыл глаза и увидел флигель своего дома.

– Барин, приехали!

Прохор накрыл потный круп лошади войлочной попоной, расстегнул чересседельник и дал овса.

Артамон Савельевич устало тряхнул головой, медленно вылез из санок и пошел прямо на кухню. После отъезда жены боярыни Елизаветы Петровны в Троице-Сергиев монастырь на богомолье, Артамон Савельевич завтракал, а иногда и обедал на кухне. Здесь было чисто, тепло и уютно. Сняв шапку и сбросив шубу, он сел за широкий дубовый стол, налил из штофа серебряную чарку анисовки и залпом выпил. Поглаживая бороду и не закусывая, выпил ещё одну.

Кухарка Дарья, молодая краснощекая девка, быстро расставила на столе разные закуски: малосоленую севрюгу, грибы, мелкие соленые огурчики, хлеб. Потом принесла тарелку горячих щей, яичницу на сале, квас.

Боярин ел с аппетитом, лицо его покрылось румянцем. Насытившись, он расправил жгуче-черную, шириной в две ладони, бороду и лукаво посмотрел на Дарью. Потом пропустил ещё чарку водки, крякнув от удовольствия, оделся и вышел во двор. Садясь в сани и укрываясь тулупом, крикнул:

– Прохор, гони на Красную, да поживей!

От водки и плотного завтрака сразу стало тепло. Под монотонный бег лошади Артамон Савельевич вспомнил, как в тёмных подвалах Разбойного приказа при тусклом свете свечей пытали государевых преступников. После нещадного битья палками, пыткой огнем и дыбой все показали на Ваську, по прозвищу «Кот рыжий». И впрямь: крупная голова его и рябоватое, изуродованное оспой лицо, были покрыты огненно-рыжими волосами, а карие глаза с зеленоватыми оттенками светились как у кота. Редко кто мог выдержать его взгляд: многие моментально робели и опускали глаза вниз, застыв на месте. Однако пытки оказались сильней колдовских чар и дружки в «воровстве» сознались, что их предводителем был Васька. Старый штемпель для чеканки монет был найден «в большом городе надо рвом, промеж Трупеховских и Петровских ворот». Деньги из переплавленного серебра чеканили по ночам в подвале сапожной мастерской. Хозяин мастерской Иван Ворон швырял деньгами в кабаках, «жил не по карману», а в пьяном угаре не раз намекал, что скоро будет хозяином всего кожевенного дела в Москве. Это и погубило всех.

На дыбе Васька орал по-звериному, но в «воровстве» так и не сознался. Царь Алексей Михайлович, выслушав дьяка из Разбойного приказа, нахмурился и промолвил:

– Мое слово твердо. Отрубить разбойнику голову, чтоб другим неповадно было. Так-то!

Остальным приказал отрубить по левой руке и выслать в крепость Пустозёрск на вечное поселение. Вырваться оттуда было невозможно.

Подъехали к Лобному месту. Площадь была полна народа и гудела как встревоженный улей. На Лобном месте стоял дьяк Савелий и держал свернутый в трубочку указ царя. Рядом на помосте, как глыба, маячила угрюмая фигура царского палача из Разбойного приказа. Палач Тимошка по прозвищу «кожедер» был без шапки, в расстегнутом черном полушубке, из-под которого выглядывала его любимая кумачовая рубаха с яхонтовыми запонками.

Вдруг толпа расступилась, зашумела. Кто-то громко крикнул:

– Везут!

В проходе показались сани-розвальни. В них на рогоже сидел государев преступник Васька. По бокам пристроились два стрельца-охранника. Одет Васька был по-летнему, в длинной холщовой рубахе до пят, в лаптях на босую ногу. На плечах еле держалась рваная шубейка. Волосы непокрытой головы были взъерошены, а в рыжей бороде застряли сосульки. Все его тело дрожало от холода. Стрельцы подтолкнули Ваську под зад, и он оказался на помосте.

На Спасской башне куранты пробили «перечасье». Боярин Ховрин подал знак, и дьяк Савелий развернул указ царя. Толпа затихла.