Анатолий Хитров - Студёное море

– Барин, гость приехали! На тройке с бубенцами!

– Сам слышу, не глухой. Летишь как угорелый!

Прошка попятился назад, прижался к стене и вытянулся как солдат на строевом плацу. В голове промелькнуло: «Выстегает барин, ей-богу, порку устроит!» Но Артамон Савельевич прошел мимо, вышел на крыльцо и сразу попал в медвежьи объятья Алексея. Друзья трижды, по русскому обычаю, обнялись и расцеловались, а потом долго ещё тискали друг друга, рассматривая в упор.

Крупный, высокого роста, в собольей шубе и красивой шапке из голубого песца, воевода, несмотря на свою молодость, выглядел знатным вельможей. На обеих его руках сверкали крупные, особой восточной чеканки, золотые кольца и серебряные перстни с удивительной вязью и чернением. Весь вид воеводы говорил о том, что за эти годы он весьма преуспел в богатстве.

– Рад, очень рад видеть тебя, Алёша, – взволнованно говорил Артамон Савельевич, приглашая друга в дом.

В гостиной Алексея обнял и крепко расцеловал Иван Данилович. Дружески похлопывая по плечу, он с восторгом сказал:

– Слава Богу, выглядишь ты, Алексеюшка, молодцом. Красив, косая сажень в плечах. Многое про тебя и твои дела сказывал мне боярин Морозов. Жаль, что сегодня у нас его не будет. Просил тебе кланяться, вспоминал свое вынужденное житье-бытье в ваших северных краях и долгие беседы в дождливые осенние вечера.

– А что случилось, здоров ли Борис Иванович? – удивленно спросил Хватов.

– Здоров-то, здоров, но сильно озабочен одним делом, – уклончиво ответил старик. – При встрече, думаю, он сам тебе все расскажет, а то я могу и приврать.

Переводя разговор на другую тему, Иван Данилович продолжал:

– Слыхал я, Алексеюшка, что ты до сих пор бобылем живешь. Почему так? Не пора ли семьей обзавестись?

– Не до женитьбы, забот много, – усмехаясь в пшеничные усы, ответил Алексей Васильевич. – Да и край наш суровый, не каждая поедет. Кругом дремучая тайга, за ней – редколесье и тундра до самого Студёного моря. На многие версты ни жилья, ни людей – глушь, зверье да болота. Край дикий, не для столичных барышень. Воля царская да пламенная любовь – вот, пожалуй, что может заставить поехать туда женщину!

Воевода улыбнулся.

Артамон Савельевич с восторгом посмотрел на друга и сказал:

– Не беда, Алёша, найдем тебе такую женщину, есть на примете. Дай только срок. Велика Русь и не одна Москва родит красавиц. Поживешь здесь месяца два и уедешь на край Земли с молодой женой. В долгую полярную ночь будет за что подержаться!

Все рассмеялись.

– Если гости не возражают, то я прикажу накрыть стол прямо в трапезной бани. Вспомним молодость! – сказал Артамон Савельевич и вышел из гостиной.

Ховрин-старший достал из кармана кожаную табакерку и предложил воеводе «откушать табачок», но тот отказался.

– Покорнейше благодарю, Иван Данилович, не балуюсь.

– Напрасно, молодой человек. Здоровью не очень вредит, успокаивает нервы, а при чихе очищает носоглотку и легкие. Впрочем, все это лишь дурная привычка!

Он поднес к носу щепоть табаку и с упоением втянул воздух, а с ним и табак. Чихнув три раза, он вытер платком нос и, чтобы больше не чихать, крепко зажал переносицу двумя пальцами.

– Да-с! Табачок крепкий. Выращен и приготовлен по особому рецепту одним древним старичком из Тамбовской губернии. Слезу пробивает с первого нюха – зверь, а не табак!

Иван Данилович, скользнув раскосым взглядом по ладной фигуре воеводы и золотым кольцам на руках, хотел было ещё что-то сказать, но Алексей Васильевич опередил старика.

– Что-то я не вижу Елизаветы Петровны. Здорова ли?

Иван Данилович ответил не сразу. Он встал, подошел к печке, открыл дверцу и шевельнул кочергой угольки, из-под которых неожиданно вылетел целый рой огненных искр.

– Лизонька нынче в гостях. Надумала на неделе поехать к своей двоюродной сестре Оленьке на богомолье, да там и задержалась. Впрочем, масленицу – свой самый любимый праздник – Елизавета Петровна всегда проводит там, в Троице-Сергиевом монастыре.

Иван Данилович снова сел в кресло и, лукаво посматривая на Алексея, заметил:

– Спрашиваешь, здорова ли Елизавета Петровна? А что ей сделается! По-прежнему молода, красива, весела и беззаботна. Женщина, брат, в самом соку – ядрена как девка. Оттого и детей рожать не хочет.

Немного подумав, добавил:

– А может Бог чем обидел, не знаю.

В последних словах Ховрина-старшего Алексей Васильевич заметил оттенок скрытой досады.

Старик продолжал, как бы рассуждая сам с собой:

– Да что там говорить! Известное дело бабий род: живучи как кошки, хитры как лисицы, капризны как морская стихия.

В это время в гостиную порывисто вошел Артамон Савельевич.

– Дорогие гости, прошу принять баню и откушать, чем Бог послал!

Миновав переднюю, хозяин и гости по длинному и узкому коридору прошли в трапезную бани. В доме боярина Ховрина эта комната часто служила местом для приема знатных гостей, поэтому её убранство для Артамона Савельевича было особой заботой. Здесь после бани, одетые в яркие бухарские халаты, гости отдыхали. За трапезным столом или шахматной доской они вели непринужденные беседы о политике, религии, жизни и нравах других стран, часто осуждая собственные порядки. Бывало, здесь зарождались новые идеи, которые потом воплощались в важные государственные дела. В трапезной бани было тепло, приятно пахло смолой, русским квасом и соленьем.

Алексей Васильевич до отъезда в Мангазею не раз бывал здесь. Но сегодня он просто был поражен великолепием обстановки и невольно улыбнулся от удовольствия – трапезная неузнаваемо изменилась. «Все течет, все меняется», – подумал он и ещё раз внимательно осмотрел трапезную.

Стены комнаты на одну треть от пола были обшиты розовым деревом, а выше, почти до самого лепного потолка, закрыты цветной шелковой тканью с национальным восточным орнаментом. Пол был застлан тремя громадными персидскими коврами. Прямо напротив входа, в резной позолоченной рамке, висела великолепная картина голландского живописца Рембрандта. Сквозь голубые тканевые шторы окон еле-еле проникал свет, поэтому в комнате даже днем зажигали свечи: два массивных серебряных канделябра в виде дракона с множеством голов – свечей стояли между окон на высоких резных тумбах, сработанных из дуба и кедра. Горящие свечи придавали трапезной какую-то особую торжественность.

В центре комнаты на изогнутых ножках стоял овальной формы дубовый стол, покрытый белой кружевной скатертью с длинной бахромой, свисающей почти до самого пола. В глаза бросилось обилие и разнообразие закусок: севрюга, балык из осетрины, красная семужья икра, ветчина, говядина со шпиком, грибы в сметане, пирог с капустой, овечий сыр, масло. Украшением стола была огромная китайская фарфоровая ваза, доверху наполненная мочеными яблоками. Тонкие стенки вазы были красиво расписаны голубой лазурью. Отблески света от горящих свечей ярко отражались на серебряных с позолотой столовых приборах.