Павел Долохов - Снег в Техасе

В Москве Марк был уже два месяца. Привел его сюда неистребимый англо-саксонский энтузиазм и бескорыстное служение истине. Все началось в Оксфорде, куда новоиспеченный доктор философии прибыл из захолустной Алабамы, выиграв престижный грант по новой русской истории в Оксфордском университете. Научный его руководитель Василий Васильевич Скобельцын умело сочетал седую бороду лопатой и московский говорок с хорошо разыгранной придурковатостью оксфордского «дона». Сидел Василий Васильевич на полу своего кабинета, со всех сторон обложенный бумагами и книгами с разноцветными закладками. В стрельчатое окно стучался унылый английский дождь.

Именно тогда Василий Васильевич, не спеша выбивая содержимое огромной пенковой трубки в кружку с рельефным изображением Московского Кремля, и предложил Марку заняться делом Григория Леви.

– Дело это, голубчик, путаное, но на редкость завлекательное. Немало народу на нем зубы поломало, да и глупостей понаписано, не приведи Господь… Все забудьте, начните с чистого листа. У вас получится, у меня предчувствие. А для начала вот, одни фактики…

Порывшись в бумагах на полке, Василий Васильевич извлек тоненькую папку синего цвета, протянул Марку:

– Ознакомьтесь да заходите через недельку. Чайку попьем, покалякаем.

Папку эту Марк пролистал в тот же вечер в неуютной холодной комнате университетского общежития. Поначалу не нашел он в ней ровно ничего нового. Широко известная и растиражированная в сотне околонаучных публикаций история энкаведешной шпионской сети в предвоенной Франции и трагической гибели Ольги Широковой, крупнейшей и талантливейшей поэтессы русского зарубежья. В папке лежали пожелтевшие от времени вырезки из газет, отрывки из мемуаров. Тексты были испещрены восклицательными и вопросительными знаками, отдельные фразы подчеркнуты, на полях стояли сделанные зелеными чернилами пометы типа «Ха!», «Да ну?», «А ты видел?». Оборотные стороны листов были исписаны от руки. Вооружившись лупой и проведя несложную графологическую экспертизу, Марк установил, что писавших было по крайней мере двое. Один из них был, видимо, сам Василий Васильевич. Его текст был размашисто нацарапан зелеными выцветшими чернилами, перьевой ручкой, той же, что и пометы на лицевой стороне. Второй текст написал кто-то другой, тонкой шариковой ручкой, ровными буквами с наклоном в правую сторону.

Марк включил компьютер, не спеша сканировал с обеих сторон все бумаги, лежавшие в папке. Потом долго рассматривал то, что получилось, под сильным увеличением. Что-то записал для памяти в рабочий блокнот.

На следующий день Марк позвонил Василию Васильевичу.

– Я решил взяться за эту тему. Я даже придумал название: «Григорий Леви: последние годы».

– Вот и лады, – отозвалось в трубке. – Заходите вечерком. Обсудим план действий.

Следующие два месяца Марк Макклюр провел в Париже. Остановился он в маленькой гостинице на улочке Ля-Сурдьер, в самом центре, недалеко от Оперы. Была поздняя зима, с трудом переходившая в весну. Солнечные и уже почти по-летнему теплые дни сменялись затяжными дождями с ветром. По утрам с Сены поднимался липкий туман.

Посещение парижской Тургеневской библиотеки было почти безрезультатным. После настоятельных просьб и демонстрации витиеватого письма, написанного Василием Васильевичем, Марка допустили в архив. Папка, на которой значилось «Ольга Широкова. 1922–1938», содержала всего несколько листков. Это были рукописные тексты нескольких последних стихотворений и наброски к ненаписанной пьесе о Пушкине. Все это было давно опубликовано и широко известно.

– И это все? – вырвалось у Марка. – А где же остальной архив? В нем было не меньше двухсот листов…

Библиотекарша, Наталия Семеновна Липшиц, работала в библиотеке всего несколько лет. До того она была экскурсоводом в Петербурге, в Пушкинском музее на Мойке. Ее взяли по конкурсу, после смерти старейшей сотрудницы Антонины Ивановны Бранденбург, проработавшей в библиотеке больше пятидесяти лет.

Наталия Семеновна повела Марка к картотеке, выдвинула ящичек на букву «Ш». В разделе «Широкова» значилось 205 документов. На последней карточке размашистым почерком было написано: «Архив взят для перевоза на хранение в Амстердам 3 сентября 1939 года». Подпись не читалась. Марк аккуратно сфотографировал карточку цифровой камерой.

Следующим по плану у Марка значилось посещение Префектуры полиции. Площадь перед собором Нотр-Дам была запружена машинами с мигалками, которые сновали по всем направлениям без видимой системы. Пройдя вдоль стены, Марк вошел в огромное старинное здание. Пожилой сержант в стеклянной будке был холодно любезен.

– Ваши документы, месье. Сожалею, но директор департамента по связям с прессой сегодня вас принять не сможет.

– Но у меня есть договоренность…

– Сожалею, месье. Директора департамента срочно вызвал министр…

Приняли Марка лишь на третий день. Сидя за огромным письменным столом красного дерева с бронзовыми инкрустациями, начальник лениво перебирал бумаги, которые разложил перед ним Марк.

– 1937 год… Подумать только… Меня еще и на свете не было…

Марк сочувственно хмыкнул.

– Надо запрашивать архив. А начальник архива как раз в отпуске. Но что-нибудь придумаем… Позвоните по этому телефону через неделю…

Через неделю Марк был опять в вестибюле Парижской префектуры. Сержант – на этот раз это был молодой африканец, – взглянув на водительские права Марка, белозубо улыбнулся.

– Вам пакет, месье, – и протянул Марку большой голубой конверт.

Марк вскрыл конверт у себя в комнате в гостинице. На стол высыпались ксерокопии машинописного текста. К первой странице была прикреплена карточка:

«С наилучшими пожеланиями…

Директор департамента по связям с прессой…»

Марк зажег настольную лампу – день был сумрачный, в открытое окно, через занавеску, струился тусклый свет – и погрузился в чтение. Присланные ему документы были копии протоколов допросов, учиненных Ольге Леви (урожденной Широкофф) в Парижской префектуре 22 сентября 1937 года. Краткое резюме этих допросов имелось в папке Василия Васильевича. Но эти протоколы были куда подробнее. Стенограф сумел записать каждое слово. Марку показалось, что он сам сидит в маленькой, жарко натопленной комнатке с занавешенными окнами и, не отрываясь, смотрит на маленькую седую женщину с большими голубыми глазами…

…Следователя он не видит – тот сидит спиной к нему, но Марк его легко представил – маленький, лет сорока, в поношенном пиджачке, лицо невыразительное, тонкие усики над верхней губой. А в углу комнаты, за другим столом сидит человек в синей полицейской форме. Это стенограф, он непрерывно пишет, покрывает страницу за страницей крючками и закорючками.