Сергей Суханов - Сова летит на север

Оба войска гудели несколько дней – цари справляли успешное разрешение династических споров. Потом ушли, каждый в свою сторону. Скил к тому моменту, скорее всего, уже погиб. Но Ситалк не стал сразу убивать Спарадока. Хотел насладиться властью над ним, унизить. Тот плелся с войском пешком, как простой общинник. Ночевал в телеге, даже нужду справлял на глазах у надзирателей…

Ситалк боролся с собой. Мысленно он уже разорвал грудь брата и вытащил еще теплое сердце. Но рука почему-то не поднималась.

Ох, как трудно дается ему это решение.

– Ты исчезнешь. Я прикажу смыть следы твоих ног до самого причала. В Энос не пойдешь, сядешь на корабль здесь, в Кипселе. Завтра. Плыви, куда хочешь – хоть в Милет, хоть в Афины. Но если узнаю, что ты высадился на берегу Стримонского залива, из-под земли достану и…

Ситалк мстительно растягивал слова.

– …сделаю посланником народа к Залмоксису.

Спарадок очень хорошо знал, что это значит. Раз в четыре года в день летнего солнцестояния жрецы перед дворцом подбрасывали на копья жертву богу Залмоксису, которую выбирали по жребию среди общинников. Душа убитого должна передать ему просьбы одрисов.

Сначала люди в черных одеяниях обходили стойбища, созывая сход стуком деревянных колотушек. Хмурые общинники стекались на толковище перед деревенским идолом, а по кибиткам и землянкам начинался вой: бабы не отпускали кормильцев.

Жрецы под звуки свирели и хоровое пение топтали босыми ногами горячие угли. Потом бросались в толпу, заставляя парней тянуть соломины из кулака. Вытянувшего короткую выталкивали в центр толковища, к идолу, чтобы повесить ему на шею венок из пшеничных колосьев.

Избранников вели в Кипселу.

Ни сами жрецы, ни их дети жребий не тянули. Тем более царская семья – Ситалк был верховным жрецом Залмоксиса. Из десяти смертников жрецы потом укажут одного. Выбор – таинство. Но если Ситалк объявит посланником брата, перечить ему никто не станет.

Бледный от унижения Спарадок вернулся в свою комнату. Он понимал: все, что с ним сейчас происходит, это расплата за беспечность. Ох, не надо было уходить за Стримон. Но бизалты опасались мощного соседа – царя Пердикки. В горах Македонии не разгуляешься, не пограбишь, кого там только нет: дерроны, ихны, дионисии… Грызутся, как голодные крысы в пифосе [35] Пифос – большой кувшин для хранения продуктов. . Совету старейшин казалось, что на понтийском берегу места хватит всем – и скифам, и грекам, и бизалтам.

Не вышло: скифы не потерпели чужаков. После длительного и кровопролитного противостояния бизалты отступили. Спарадок бежал в Ольвию. Там и попался. Глупо, досадно: возвращаясь с рыбалки, напоролся на пикет сколотов [36] Сколоты – по Геродоту самоназвание скифов, которое, возможно, произошло от имени Колаксая, младшего сына первочеловека Таргитая. , которые караулили своего басилевса [37] Басилевс – правитель крупной территории у древних греков, скифов, также верховный правитель у других древних народов. Скила, частенько сбегавшего из стойбища в город к греческой жене. Один из номархов его узнал.

Дальше был обмен.

Теперь предстоит изгнание; что ж, это лучше, чем смерть. Нужно собираться. Время для решения, куда плыть, у него есть – ночь.

Всадники пробирались по склону, то и дело поднимая к лицу руку, чтобы защититься от веток. Низкорослые мохнатые кони с трудом преодолевали подъем – фыркали от злости, но слушались ударов пятками. Вдруг один из них повалился на бок, захрипел.

Успевший соскочить воин положил ладонь на загривок тарпана [38] Тарпан – дикая степная лошадь. . Потом резко взмахнул акинаком [39] Акинак – короткий скифский меч. . Жеребец дернул задними ногами и замер.

Второй тарпан ошалело покосился, всхрапнул. Пришлось слегка похлопать его по взмыленному боку, чтобы успокоился.

– Слезай, Токсис, – обратился степняк к раненому другу, – приехали. Дальше пойдем пешком, уже недалеко. Пусть конь отдохнет, попасется. Нам еще обратно возвращаться.

Помог ему спуститься на землю, обхватил рукой, а тот обнял его за шею, после чего оба медленно двинулись вверх по косогору.

– Брось меня, Орпата, не жилец я: видишь, сколько крови… Тавры нас найдут, рано или поздно. Это их горы.

Токсис дышал тяжело, сипло, каждое слово давалось ему с трудом.

Орпата настаивал на своем:

– Как сказать… У кого сила, того и горы. А капище все равно наше. Его мой отец ставил. Так что это гора сколотов. И точка!

Впереди показалась священная скала. Черной бездонной щелью зияло чрево Табити. Покрытые бурыми пятнами застарелой крови жертвенные камни окружали идола.

Ветер крепчал, над головой собирались тучи: похоже, вот-вот разразится нешуточная буря – обычное для Таврики [40] Таврика – совр. Крымский полуостров. дело в это время года. Но завтра наступит день осеннего равноденствия – день смерти Колаксая, первого царя сколотов и супруга Великой матери, а значит, он почтит Табити даже под проливным дождем. Потомственный жрец ни при каких обстоятельствах не может пропустить этот праздник.

Уложив Токсиса под деревом, сучья которого унизывали разноцветные кусочки ткани, Орпата приступил к сооружению шалаша. Когда убежище было готово, он затащил друга внутрь.

Стрела вошла под ребра, но, кажется, не задела легкое. Пока Токсис, рыча, грыз обломок ветки, Орпата вспорол рану и вынул наконечник стрелы. Потом накрыл раненого дохой, а сам принялся готовиться к обряду: наломал буковых веток, нарезал тонких полос из коры тамариска.

Разрубив лошадиную ляжку на куски, сложил в мешок и подвесил на сук. Лошадь, конечно, – серьезная потеря, но ее смерть решала проблему с жертвенным мясом.

Из шалаша донесся стон Токсиса.

«На все ее воля, – подумал Орпата. – Табити великодушна, справедлива, всемогуща. Она любит нас, своих детей…»

Он осторожно расковырял каменистый грунт акинаком, чтобы извлечь из-под идола завернутый в промасленную тряпку арибалл [41] Арибалл – небольшой круглый сосуд для ароматических масел. . В шалаше выдернул из сосуда пробку, зачерпнул густую мазь пальцами. Вдохнул резковатый, но приятный запах – ядреная! – отец сделал из трав и кореньев.

Намазав другу рану, залепил подорожником.

Вскоре Токсис заснул, задышал ровно.

Ночью разразилась гроза.

Хррр! Снаружи раздался жуткий треск, и в шалаш сквозь ветки ударил яркий свет. Орпата вскочил. На лице Табити играли отблески зарниц, отчего казалось, что она зловеще улыбается. Священная расселина дымилась, а вокруг разливалось розоватое сияние.

Он снова улегся, не спуская глаз с капища. Если богине угодно так проявлять свою мощь – пусть, жреца лишь охватывает благоговение.