Дарья Лопатина - Перо

Вера онемела. Одно дело некрасиво вести себя, но поступить так с ними! Ведь они дружили с самого детства! Это хуже самого мерзкого предательства на свете! Этому даже определения никакого нет.

Она сорвалась с места и понеслась к дому ненавистной теперь этой наглой девицы. Бежать надо было два квартала и Вера была обессиленная от голода. Но сильнейшие негативные эмоции придали ей таких сил, что она не только эти два квартала, а до самого Берлина, до самого фюрера могла добежать в мгновение ока.

Ворвавшись в квартиру, она начала хлестать по щекам эту тварь, даже толком не отдавая отчёта в своих действиях! Хлестала и не замечала, что по её собственным щекам текут слезы, а сама она бесконечно произносит:

– Как ты могла?! Как ты могла?! Как ты могла?!

В конце концов устали обе. Вера бить, а Мила терпеть побои. Тем более, что в последние месяцы ели мало и обе ослабели. Когда отдышались, Вера снова спросила. Уже спокойно.

– Как ты могла?

Сначала было молчание. А потом Мила заговорила:

– Ты просто не знаешь. Я потеряла карточки. Все.

Вера вытаращила шокировано глаза. Потерять в это сложное время карточки, только по которым и можно было получить предназначавшуюся еду, значило убить всю свою семью. И только она хотела произнести сочувствующие слова, как Мила не дала ей пожалеть себя жестокими словами:

– И я не жалею о совершённом поступке! Это закон выживаемости. Главное – выжить. Думаешь, родителям с братом я дала хоть один? Все съела! Все! Ты слышишь? Все! Родных не пожалела! И ты надеялась, что я тебя пожалею? Да ты мне никто! И поверь мне, не одна я так думаю. Не единственная в этом жестоком, голодающем мире. Все остальные лишь притворяются чистенькими.

Вера поверить не могла, что только что, не смотря на недостойный поступок подруги, хотела выразить соболезнования. Теперь она представила, как посмеялась бы над ней Мила, успей она произнести слова сожаления и вышла из себя.

– Ты – тварь, – только и ответила на это Вера.

Слова эти вырвались непроизвольно и тогда она ещё не знала, что в последствии эти два слова вольются в одно и она так и будет называть про себя (ибо в слух и вовсе откажется поминать эту моральную дистрофичку) – Татварь. Сейчас же она просто сказала:

– Я никогда не знала тебя по настоящему. Ты самое мерзкое, что я только видела. Ты хуже таракана. Ты хуже людоеда. Умри твои родители, ты не будешь сомневаться даже. Будешь есть их трупы. И тебя не трогает, если умру я по твоей вине. Ты и меня съешь. Мама даже не сможет меня защитить. Просто не хватит сил. Тоже по твоей милости. И вот, что я тебе скажу – ещё Чехов сказал как-то – «Лучше быть жертвой, чем палачом»! Но такой тупой красотке, как ты, откуда это знать?

Мила, которая и до этого проявляла себя не самым достойным образом, вовсе осатанела.

– А ты жирная, завистливая корова! – взвилась Мила. – Ничего с тобой не случится. У тебя запасы не в виде сухарей в шкафу, а в твоих жирных складках. И да – я съем тебя. Ибо ты – просто ходячее мясо. Я и сейчас бы съела тебя. Сырой. Ты даже не представляешь, как я голодна!

Вера спокойно встала, сохраняя невесть откуда взявшееся достоинство.

– Полагаю, в таком случае, следуя закону выживаемости, мне следует уйти. Но знай – тебе ещё аукнется.

Однако, всё-таки, последнее слово осталось за Милой, которая крикнула беспощадно в спину своей былой подруги:

– Только в твоих идиотских мечтах! Я единственная из всех выживу!

Вера не решилась идти домой сразу. Вот так. С пустыми руками. Она не стала опускаться до того, что бы спросить, не остались ли ещё сухари. Вера была голодна, но это чувство ещё не довело до этого.

Шла девушка очень медленно. И чем ближе был дом, тем более медленными были шаги, пока, наконец, Вера не остановилась совсем. Ей пришла одна мысль в голову. Оно прекрасно знала, кто именно из знакомых был эвакуирован. И знала, конечно, адреса. И она пошла по этим адресам.

Перед тем, как проникнуть внутрь, проверяла, не поселили ли кого. А то иногда случалось, что выживших во время бомбёжек селили в дома эвакуированных. Надо же было куда-то людей девать. Ведь их собственные дома были разрушены.

Вера тщательно обыскивала каждый уголок. Отодвигала ту мебель, что было возможно отодвинуть. Заглядывала под кровати и диваны. Отодвигала книги, если таковые имелись в домашних библиотеках. И, разумеется, в первую очередь заглядывала в кухонные шкафчики и холодильники. К счастью, препятствий к этому не было. Даже если кто-то и закрыл за собой дверь, то такие были взломаны ещё до прихода Веры. Другими мародёрами. Самой же Вере почти ничего не удалось найти. Лишь только несколько картофельных очистков были ей наградой (настоящее сокровище! она даже рецепт с ними знала – нужно бросить в кипящее масло, минут через пять достать, обсушить, посолить и можно есть, да только где ж теперь столько масла взять), да обёртка от маргарина. Конечно, от самого продукта на ней не осталось ни грамма. Но зато бумага пахла.

По варварски (раньше бы она никогда не позволила себе такого), вырвала она из книги с описанием очередного съезда КПСС (специально выбрала самую безынтересную книгу) несколько листов и, завернув найденное, спрятала за пазухой, у груди. И осторожно, украдкой оглядываясь, словно корону в алмазах, потащила скорей-скорей всё это домой, по дороге в уме перебирая разные варианты, что бы запрятать сокровище понадёжнее. Что бы всякие Людки и Татвари не смогли больше отнять.

Всё это время она думала о собственной деградации. Голод и не на такое толкает, как она имела несчастие убедиться. Даже вспомнила об одном довоенном случае забавном, о котором ей рассказали.

Сестре её однокласснице, по имени Танюшка, привёз с востока друг отца невиданную птицу. Попугая. Та мгновенно привязалась к питомцу. Назвала его Гошей и всё пыталась научить говорить «Гоша – хороший». Уже самой девчушке во сне снилась без конца эта фраза, так часто произносила её, что бы обучить попугая, но тот хранил молчание. Однажды он вылетел из клетки и залетел в шкаф. Таня не стала его уговаривать обратно влететь в домик. Тем более, приехала тётя и предложила поехать всей семьёй на дачу на два дня. Танечка очень любила тётину дачу и, забыв про закрытого в шкафу попугая, уехала с родными. Уже там, почти ночью, девочка вспомнила о птице и очень рыдала, боясь, что Гоша умрёт от голода и жажды. Бедняжка так убивалась, что семья на ночь глядя вернулась в Ленинград. Попугай был, к счастью, жив, но стоило Тане открыть дверцу шкафа, как птиц сразу выдал:

– Гоша – хоррроший!

Вот что голод делает. Даже попугая молчаливого заставил говорить.

Правду молвить, пример влияния голода не сильно подходящий к данному случаю. Всё-таки Гоша, можно сказать, эволюционировал из-за голода, а с Верой произошло обратный процесс.