Дарья Лопатина - Перо

Домой к вдове и оставшейся на половину сироте мужчины не пошли. После того, как с трудом удалось раскопать землю и совершить погребение, они как-то незаметно исчезли. И вот теперь Вера с мамой сидели за круглым столом и с каменными лицами смотрели куда-то в пространство невидящим взором.

Внезапно хлопнула дверь. Появилась Мила.

– Здравствуйте, Елена Константиновна. Соболезную. Подруга, ты как, держишься? – Смущённо выпалила она. Села. Вгляделась в лица хозяек квартиры, которые так и не удостоили её ответом, оглянулась по сторонам.

– Кхм-кхм, – откашлялась она.

Вера хотела было спросить, почему подруга не пришла на похороны, но покосилась на мать и решила лишний раз не напоминать ей о скорбном событии. А Мила, сама «тактичность», ляпнула:

– А что вы сидите как-то… не по русски? Не поминаете?

Горе на всех действует по разному. Кто-то без конца рыдает, другой прячется в апатии, третий убегает в сон и скрывается с помощью царства Морфея от отрицательных эмоций, а у кого-то горе проявляется в несказанном раздражении. В отношении Веры отчего-то сработал последний вариант. И это было удивительно. Обычно она была всегда спокойна и если и ждать от неё какой-то реакции, то апатии. Но она повела себя не в соответствии со своим обычным характером и теперь в бешенстве вскочила на ноги.

– А ты что, поесть сюда пришла? – Мигом взвилась она. – Это из-за понижения выдачи еды по карточкам, да? Решила за счёт нашей беды брюхо набить?

Елена Константиновна, с которой сработал как раз таки вариант с апатией, проявила спокойствие.

– Тихо-тихо, девочка моя, – грустно попыталась утихомирить дочь женщина. – Мила права. Не по христиански это.

– Мама, ты советская женщина, а такие глупости говоришь! Нет никакого бога! И тратить еду из-за обряда… это просто расточительство. Особенно на некоторых… которые только поесть и приходят, а в последний путь… А ведь он для тебя так много сделал, Мила. Ведь и в школу даже не хотели брать. Папа посодействовал…

Вера резко замолчала, словно захлебнувшись теми жестокими словами, которые вот-вот уже готовы были вырваться. Впрочем, и того, что она уже сказала, вполне хватило.

– Ах вот как! – Резко поднялась Мила, – хорошего же ты обо мне мнения. Но ничего… я понимаю… такая утрата… Я буду ждать твоих извинений.

И, не прощаясь, ушла.

Но Вера и не собиралась извиняться. Она была шокирована поведением подруги, которую теперь считала бывшей. Не прийти проводить в последний путь, при этом чуть ли не начала требовать еду, якобы, что бы помянуть, да ещё и строить из себя несправедливо обиженную в столь тяжёлый для неё, для Веры, день! Уму непостижимо! Она тоже встала, вышла и разрыдалась от обиды в туалете.

Не смотря на ситуацию, все продолжали ходить в школу. Хотя таких учеников становилось всё меньше и меньше. Не прошло и недели, как произошло снижение норм продовольствия и поэтому многие махнули на обычную, привычную жизнь. Пошли работать, что бы можно было получить больше пищи. Но девочки теперь не разговаривали, хотя общеобразовательное учреждение продолжали посещать обе. Каждая считала себя в праве. Незаслуженно обиженной и оскорблённой. Но ни одна из них не желала идти на встречу другой. Норма хлеба, выдаваемая на сутки, становилась всё меньше; вечера всё более холодными; сердца всё более опечаленными.

Кто-то свято верил в победу, которую рано или поздно одержит советский народ. Другие отчаялись и жили просто по инерции. Совсем уж малодушные даже с нетерпением ждали смерть. Называли долгожданной гостьей. А были и такие, которые считали, что нужно сдать врагу город. И аргументы, что, скорее всего, тогда Гитлер и его приспешники попросту уничтожат и Ленинград, и всех его жителей, вызывали бурную реакцию. А сторонники сдачи города отвечали, что тогда хотя бы смерть не будет мучительной. К таким людям относились с пренебрежением и называли моральными дистрофиками. Впрочем, таких было мало.

Впрочем, Вере это не помешало и самой столкнуться с людьми, моральный компас которых не указывал строго на север. Когда в сентябре объявили блокаду, она хитростью выманила деньги на сухарики, которые припасла. Сухарики эти растягивались как можно дольше. Съедались только, когда очень уж есть хотелось. Всё-таки на двоих получалось 300 гр. в сутки хлеба по карточкам. Хлеб был совершенно несъедобный. Сожми его в кулаке и половина воды вытечет. Тем более, по сравнению с сухариками, которые были сделаны из хорошей муки.

Но было понимание – уничтожь запасы и тогда неизвестно, получится ли дотянуть до конца этой муки голодом. Вера всё ещё верила, что к январю 1942 года закончится этот ад. Но с каждым убывающим сухариком этой веры оставалось всё меньше и меньше. В конце концов, Вера и вовсе отказалась от сухарей, оставив на самый тяжёлый день, который, как надеялась, никогда-никогда не наступит. А пока ела, что придётся. Обычный хлеб, который, пусть небольшими дозами, но выдавали. Лекарства, специи, вазелин, глицерин. Даже землю. Но не простую. С Бадаевского склада. Тогда сгорел сахар. Он был растоплен огнём, залит водой пожарных брандспойтов. Да, он смешался с землёй, песком. Но его промывали водой и перерабатывали на кондитерской фабрике. И поначалу его можно было купить. Потом, правда, исчез и этот чёрный сахар, который по вкусу напоминал леденцы. Некоторые если оставшуюся землю на складе, но сама Вера нет – уж больно далеко было добираться.

А в середине октября произошло ужасное. Однажды Вера, придя в школу, увидела, что бывшая подруга впервые не явилась. В этом не было ничего особо удивительного. Кто-то переставал ходить из утраченной воли. Что им школа? Даже просто вставать по утрам с кровати было тяжело. А другие вставали, но были заняты. Кто-то работал, кто-то помогал ухаживать за домашними или соседями. А кто-то… умер.

Вера в первую секунду испугалась, когда увидела, что урок начался, а вечной соседки по парте нет, но потом утешила себя, что, скорее всего, та просто махнула рукой на эту будничную и никому не нужную рутину и перестала ходить, что бы не тратить своё время. Поэтому домой после уроков возвращалась уже без особых тревог по этому поводу. К несчастью, хватало и других причин для бесконечных беспокойств.

К ужасу своему, зайдя домой, она увидела, что и без того ослабевшая мать валяется прямо на полу и рыдает. Причём, более всего напугало то, что слёзы градом катились по беспомощным щекам. Ни звука при этом не издавалось. Лишь глаза блестели.

– Господи, мамочка, что случилось? – Воскликнула Вера и подскочила к бедной женщине, что бы помочь встать.

– Беда, Вера, беда! – наконец начала всхлипывать та. – Это всё Мила! Она пришла с какой-то девочкой. Люда, кажется… Я её несколько раз видела в школе у тебя. Ты мне её показывала. Они забрали все сухари.