Анатолий Крикун - Жизнь прожить – не поле перейти. Книга первая. Земля

– Обед!

С сеновала с шумом посыпалась тройка погодков, уже начавших ходить в школу, и с визгом побежали в избу, отряхиваясь на ходу от прилипшей к одежде прелой соломы и сухого сена, видно набаловались вдоволь сорванцы. Из предбанника с топором в руке вышел старший – четырнадцатилетний высокий и крепкий, по сравнению с одногодками, подросток, со вспотевшими и всклоченными светлыми волосами. Это был старший приёмный сын Степан, появившийся после смерти его родителей от

убитых чумой родственников в страшном голодном 1891 году. Сестра Меланьи родила раньше и отдала

душу с мужем своим богу и Меланья вскармливала своего

первенца Василия и Степана вместе и росли они дружными,

не подозревая о таком своём родстве.

Степан что – то мастерил, пока отца не было дома;

положил топор на привычное место (не дай бог, если

отец не найдёт его в нужный момент там), широким шагом, стряхнув мелкие стружки и прилипшие к носкам опилки. У порога стряхнул с ног галоши и переступил порог, склонив голову, чтобы не задеть головой притолоку.

Младшие уже сидели за столом рядышком друг с другом; от дурманящего борща болтали ногами, втягивали носом запахи и вертели в руках деревянные ложки. Степан сполоснул и отер цветастым рушником руки и занял своё место напротив отца. Фёдор сидел один, ближе к образам, в красной косоворотке, причёсанный, озабоченный,

задумчивый, ушедший в себя, и не замечал ни хлопот жены, ни галдежа детей. Обратился он только на приход Степана острым взглядом и коротким замечанием:

– Ну, и вымахал ты у нас, сынок, скоро отца перерастёшь. Когда и Меланья присела рядом, завершив накрывать стол, и поближе к кухне, разлила по кружкам молока и разложила по мискам еду, а Фёдор толстыми ломтями нарезал ржаной хлеб – наступила тишина. Фёдор встал, обернулся к

образам. За ним вся семья обернулась к образам и

перекрестилась двумя перстами. В церковь он не ходил,

иконы были тёмным, старого писания и бережно хранимые. Порядки в семье были старинные —дониконовских

староверов-раскольников, перешедшие от деда. В селе

жили две семьи, придерживавшиеся старых церковных

обрядов – Фёдора и Дмитра Пешко. Сельчане к ним

относились спокойно и даже с некоторым почтением,

зная, что за ними, отродясь, ничего плохого не водилось и дети у них воспитанные и почтительные. Хоть в церковь не ходили и обращались к богу дома, но никому беспокойства не доставляли. А когда, кто-то попытался Фёдора

укорить, то получил ответ от Фёдора:

– Истинно верую во Христа, а поп ваш водку хлещет, и детей пьяный крестит, да ещё и попадью кулаком поучает… неужели бог этого не видит. Тем всех прихожан и успокоил. Радовался, что в сельской земской школе из местного попа учителя «Закона божьего» не вышло. За слабую грамотность и в эту глушь и попов трудно было сосватать. Предки его всякие трудности перенесли, волю явили, в скиты со староверами не сбежали, но веры своей в сердцах не порушили и в этом миру со всеми верами в ладу без злобы жили. Степан с младшими о боге что- то и на стороне слышали, но отец их образумил.

– Бог один – он в тех, кто верует и не грешит и потому Богу угоден. Молись и крестись как предки, себя не погань и Бог тебя к себе примет. Перечить родителям, ругаться и драться, на людей злиться и бранным словом поганить уста, курить и водку пить – значит дьявола в себя впустить и это- последнее дело. Делай добро людям, трудись без устали, воспитывай детей, живи с одной женой, не болтай попусту и всякий хороший человек тебя примет, а со злодеями и грешниками бог и без нас разберётся. Я же с вами

разберусь, коли что непотребное явите. На земле отец и мать – вам указ. Слушайте их, да живите своим умом. Слова эти подкрепились двумя запоминающимися примерами.

Василию крепко досталось от отца за столом при всех деревянной ложкой по лбу, когда он поперёд отца и матери

сунул ложку в миску за понравившимся куском мяса. Степану же не повезло. Когда при стирке штанов мать обнаружила в кармане высушенный табак, издающий дурной запах, и уведомила отца, Степан сознался, что лазил в чужой огород за незрелым табаком, чтобы с товарищами испробовать запретный плод. Нотаций не было. Фёдор один раз с оттяжкой, но беззлобно, на дворе, при Василии, один раз, вымоченным, гибким прутом хлестанул по голой

заднице, красного, как варёный рак, Степана и на всю жизнь оставил след в просветлённой голове, которая настроилась на то, что сначала надо думать о последствиях, а потом браться за дело и не товарищей надо слушать, а батюшку -ибо тебя он породил, кормит, поит и за твои дела перед обществом ответ держать должен. Девочек мать без всяких поучений крепко держала в приличествующих нормах и заставила выучить наизусть не только библейские заповеди, но и свои наставления.

Все, после обращения к богу, сели за стол. Меланья поставила на стол миску с мясом. Фёдор первый кусок положил в миску жене, второй – большой и смачный

определил Степану, промолвив:

– Ты, у нас главный помощник, расти большой! Меланья затем положила постный кусок младшенькой востроносенькой, востроглазенькой, веснущатой и бойкой Нюрочке. Василий с Василисой, поняв что процедура соблюдена, стали высматривать себе куски получше и сразу отправлять их в рот. Скоро будут праздники с большим постом – там ни мяса, ни молока не увидишь. Хлеб,

Фёдор, если был дома, всегда резал сам большими ломтями и предпочитал ржаной. Белая мука шла на выпечку

пирогов, ватрушек и другой сдобы.

Когда, молча, расправились с едой и Фёдор, а за ним и Степан с Василием смахнули крошки с отскобленного до блеска стола в левую ладонь и отправили напоследок в рот и дети поднялись, Фёдор жестом указал жене и Степану сесть.

Меланья весь обед посматривая на мужа чувствовала, что на сходе произошли события, взволновавшие Фёдора и касающиеся семьи, и с нетерпением ждала разговора. Степан, как и мать не бывший на сходе, из предбанника слышал разговоры доносившиеся улицы от расходящихся с майдана людей, не вникал в их смысл, занятый работой, не понял суть произошедшего. И сейчас он не понял, зачем отец пригласил его в первый раз на взрослый разговор. Фёдор, медленно, переводя свой взгляд с неприбранного стола на печку, а от неё – на стены и окна, остановившись подольше, на почерневшей от времени иконе с

подвешенной лампадкой и обрамленной, вышитым Меланьей ещё в девичестве рушником, наконец, взглянул в глаза жены – что источали вопрос.

– Что же случилось Фёдор?

Фёдор тихим ровным голосом начал:

– Мы с тобой, Меланьюшка, сколько уж годков живём, и детей нажили и спину погнули, но достатка не нажили, чтобы не думать только о хлебе насущном. Жизнь, она ведь, на радость дана, а радостей у нас мало. На сходе Тимофей Силыч с жандармом были и объявили, что желающие из наших мест в иные края могут переселиться, где и земли будет побольше, и выкуп за наш надел здесь платить не придётся. Дети подрастают – не успеешь оглянуться и Степан невесту в дом приведёт и его выделять надо будет. У Степана зардели щеки и он закашлялся.