Елена Асеева - Краски жизни

И тогда женщина выходила из своего одноэтажного, просторного, построенного заботливыми руками супруга, дома во двор, не менее ухоженный и в большинстве своем поросший низкими яблонями, с негустыми округлыми и пониклыми кронами, в начале сентябре покрывающихся сочными, ароматно-пряными с пурпуровым румянцем плодами. Деревья о ту пору легонечко шевелили ветвями, словно кланяясь хозяйке, чуть слышно поскрипывала стальными цепями покачивая на себе лавку-диван деревянная качель и несильно шуршал пожухлой листвой на земле, слегка ее встряхивая, малозаметный ветер. А Зоя так, чтобы не было слышно спящим в доме детям, затыкала рот полотенцем, и, подняв голову, глядя в густое собственной мглой небо, кричала. Тугой, тянущийся вой тогда не мог просочиться сквозь заткнутый рот наружу и тем самым напугать живущих, он лишь выливался из рвущейся на части души вверх, туда в самый простор космоса, покачивающего в своих пухлых покрывалах круглую, ровно мяч планету, и таким образом снимал хотя бы до утра боль женщины.

Это был первый год жизни без Алёшеньки…

Первый год, самый тяжелый… прошедший в муторных, черных тонах.

В народе говорят: «Время лечит»… Однако не всегда и не всех. Порой время только притупляет боль, но не затягивает душевные раны. Потому ты хоть и перестаешь затыкать рот полотенцем, перестаешь кричать в одинокое небо, ощущаешь мощную нравственную травму, которой не подвластны такие утешения, как «забудется». А все потому как события продолжают восприниматься также болезненно, вроде это случилось всего лишь вчера.

Наверно, это происходило еще, и, потому как Зоя была однолюбкой, также как ее мама, бабушка и, определенно, все остальные женщины в ее роду. Выбирая одного мужчину и на всю жизнь, не пытаясь найти себе нового или любовника, следуя лишь зову своей души и чувств. Посему и после четырех лет вдовства она не перестала любить своего Алёшеньку, Лёшеньку, Лёшку и с тем рассматривать его как единственного мужчину.

Так как первый год у Зои прополз в мглистой тьме, все последующие превратились в серые тоскливые будни, без проблеска чего-либо светлого и яркого, ровно на небеса в те года и не восходило солнечное светило, не озаряла Землю россыпь мельчайших радужных звезд наблюдающих за нами с далекой выси, таким образом, указывая, что со смертью супруга из дома ушла и сама радость.

Видимо, потому как женщина, до тех пор цветущая, смеющаяся, звонкая как лесной ручеек, потухла и притихла, ее дети попытались вырваться из того печального плена. И если сперва дочь, поспешно вышла замуж, и, переехала жить на съемную квартиру, то спустя полгода и младший сын, окончив школу, поступил в военный университет в соседний город.

Дети Зои и Алексея продолжали жить, радоваться, смеяться, идти своим путем, тогда как женщина оказалась замкнутой в большом доме как в могильном склепе, удушающем своим одиночеством и гулкой пустотой. В связи с тем, что время не лечило, а продолжало калечить, единственной теплотой оставались для нее воспоминания. Те самые счастливые моменты жизни связанные с Лёшкой и полноценной семьей, как оказалось позднее даже того первого года после его смерти, когда рядом все пока оставались ее дети… Когда, как оказалось позднее, они все еще оставались семьей, могли собираться за общим столом, обсуждать проблемы. Когда Зоя хоть и выплескивала в чуждые, зашторенные черными гардинами, небеса свою боль криком, уже в следующий момент, вздохнув глубже, могла приголубить средне-русые волосы сына или обнять, поцеловать в серые глаза дочь.

Все познается в сравнении…

Это горькое понимание пришло позднее, вначале после смерти Алёшеньки, когда мелочными оказались ранее нагнетаемые проблемы, обиды, недовольства и ссоры с любимым. Но еще большим смыслом оно наполнилось после ухода в жизнь детей, когда хотелось крикнуть им вдогонку: «Пусть без Лёшки, но хотя бы не без вас!»

И то самое счастье, яркое солнечное бытие, степенно потускнев, окончательно стало с серым, свинцовым, дымчатым, мышастым оттенком, словно исчезнув с их взрослением, таким же резким, как и смерть мужа.

Впрочем, ощущение гибели семьи Зоя всегда ассоциировала со словами врача: «Извините, мы не смогли его спасти, сердце остановилось!», сказанных им в пропахшем приторно-горьким духом лекарств и спирта, окрашенном в белый цвет, коридоре больницы.

Автобус вновь взвизгнул, и, теперь уже было, не понятно то ли тот звук произвели шины, то ли двигатель, а после с резким толчком остановился. Он вроде, как, и, не открывая дверей, выплюнул из собственного салона в уже темнеющие массы тумана юношу, одетого в синюю водонепроницаемую куртку, предназначенную для пешеходного туристического похода. А секундой погодя ясность в салоне и вовсе погасла, и сам автобус, и находящиеся в нем Зоя (в унисон остановки открывшая глаза), и водитель погрузились в свинцовые тона. Те самые цвета, что правили извне, ровно указывая на попытку потеряться не столько в самом городе, сколько в степенно пухнущей на глазах пепельной субстанции, местами почти закипающей.

Двери автобуса опять же резко закрылись, ухватив и наполнив салон той кучевой волокнистостью, да сладковато-соленым фимиамом несущим не только воспоминание о смерти, сопровождающееся слезами, оглушающей тишиной одиночества, но и о прошлом, пусть ушедшем, однако остающимся живым в Зое возникающими счастливыми картинками, ароматами и звуками. Покачиваясь внутри той кружащей серой мгле, женщина сразу же замкнулась в себе, точно выравнивая и само понимание этого мира и заоконного, вызывающего внутри острый приступ тоски.

Безнадежность последнее время приобрела какое-то болезненное состояние, связанное в первую очередь со смертью Лёшеньки и дополненное отпочкованием от нее сына и дочери, которое воспринималось не столько положенным их взрослением, сколько очередной потерей. Может быть, потому как Зоя, замкнувшись в себе и своих потерях, не только лишилась смысла жизни, но и его полихромности, она согнулась физически, сгорбив спину, свесив голову и опустив руки, а с тем приобрела душевное желание, точнее единственную, навязчивую мечту…

Мечту, желание, тягу увидеть своего Алёшеньку, Лёшеньку, Лёшку. И хотя бы разочек заглянуть в его серые с карими брызгами глаза, провести подушечкой пальца по блестящим красным губам, по спинке узкого с удлиненным кончиком носа.

Хотя бы увидеть… пусть даже без права обнять, прижаться, поцеловать…

Увидеть хотя бы на минутку, чтобы окончательно попрощаться, а после и не думать ни о чем, ни переживать, ни воспринимать и саму как таковую жизни.

Зоя за последний год и вовсе забыла, что, как и у других людей, у них с мужем не все и не всегда было гладко. И порой ссоры заканчивались гневными словами, обидами, а то и вовсе долгими днями молчания…