Елена Асеева - Краски жизни

Зоя еще раз огляделась, с тем разрушая связь с ароматами прошлого и фотографией мужа, понимая, что проехав собственную остановку, предрекла себя к долгому походу домой. А самую малость поразмыслив, все-таки решила идти по протянувшейся перед ней улице Степной, чтобы свернув в переулок Виноградный, срезать, таким образом, расстояние до улицы Полевой, на которой ее ждал одинокий, засыпанный каплями дождя, дом и двор. Потому уже в следующий момент, резво сойдя с места, она направилась вперед по дороге.

Казалось, Зоя обдумывала свой путь не пару минут, а не меньше часа. Так как стоило ей только опять начать движение, нахохлившиеся угольно-черной марью небеса одели само пространство улицы, дворов и домов в ночные тона, погасив и толику света в окнах жилищ, потушив все фонари, и сожрав всякое отражение в стекленеющих от надвигающегося похолодания грязевых лужах, неизменно, плюхающих вверх узкими струйками воды. И той клейкой слякотью при каждом шаге женщины окатывая, как черные на высокой подошве ее кроссовки, так и штанины ее матово-серых джинсов. Зоя шла быстро, ежесекундно ускоряясь, и от набранной скорости ее слегка покачивало из стороны в сторону, а может это лишь вороная морока подталкивала в спину, едва приметным и тут чуть ощутимым буруном, опять же наполняющимся стужей, точно уже позабывшем о своем осеннем периоде. Такой своей несильной пульсацией чернильная пелена направляла и сам ход Зои лишь вперед, пожалуй, что без права свернуть или даже заглянуть в тот или иной переулок.

Само это ровно наваристое курево пугало женщину своими распространяющимся массами и агрессивным наступлением, захватывающим главенство на Земле, указывающим на пальму первенства природного, не искусственного.

Те беспроглядные туманы несли в себе гробовую тишину и удивительный по аромату горьковатый фимиам костра моментально колыхнувшего в мозгу женщины фрагмент прошлого, кажется, весьма далекого. Когда не только был жив и молод Лёшенька, но и малы ее детки. И когда летний ясный, напоенный солнцем и морской далью день сменился не менее чудесным по красоте и безмолвием вечером, заместившись таким же мягким ночным сумраком. Только тот фрагмент жизни, как и в целом, прошлое, связанное с мужем и детьми, поражало пестротой красок. Так что небесный свод, наглядно изображал криволинейную конструкцию, подпертую с обеих сторон земной твердью, смыкающуюся по горизонту бархатистой синевой морской дали и мягкими тонами песчаной глади. Все пространство небесного перекрытия перенявшего сапфирные тона усыпали мельчайшие, как дождинки, звездные светила, поражая взгляд чудесами своего сияния, тут уже, словно одолживших его от самоцветных камней, а потому и переливающихся багряным, медовым, лазурным, изумрудным светом. Море тогда было опять же сапфирным, ровным и тихим, как и само пространство вокруг. Впрочем, не пугающим, а таящим внутри себя отдельные синеватые фосфорические капли, пролегающие то редкими лепестками, то полноценными полосами, живущих в них крохотных организмов, потому и ощущаемых во рту на нёбе легкой кислинкой водорослей, горечью цветущей полыни и все еще горящего костра. И лишь комковато-чубатые волны нарушали ту благостную тишь, медленно накатывая на песчаный берег, милуясь с ним и словно напевая чудесную песню любви, почасту пытаясь слиться с ним во что-то единое, целостное, как супруг и супруга, муж и жена.

Это солнечное не столько по краскам, сколько по ощущениям воспоминание, возникнув в мозгу женщины, также резко сошло на нет, оставив для нее лишь тугой вздох, соль на глазах, точно кинутых туда морскими брызгами и болезненное желание увидеть Алёшеньку хотя бы на минутку…

Увидеть, прикоснуться, обнять, поцеловать… и за любое из этих действий Зоя сейчас бы отдала оставшуюся ей часть жизнь без раздумий… Теперь кажется превратившись в маниакальное желание, вызывающее приступы острой депрессии, не просто снижая ее настроение, сон, аппетит, но и почасту замедляя движения женщины, в попытке поймать пропадающее воспоминание, вьющееся в виде тончайшей паутинки перед глазами.

Вот и сейчас память, выплеснув фрагмент прошлого, не просто сдержала шаг Зои, а прямо-таки остановила ее. Потому, когда женщина вновь вернулась в настоящее, то отметила, что тьма липкими массами окутала всю ее фигуру и хлынула в приоткрытый рот, ранее склеив той вязкостью носовую полость. Она также застлала Зое глаза солеными слезами (все же вряд ли морскими брызгами), так что последняя тягостно вздрогнув, оглянулась, ровно не могла понять, где оказалась и как сюда переместилась. Женщина даже глубоко вздохнула через рот, одновременно, сглотнув ком склизкого пара, попытавшись сказать хоть слово и тем нарушить царящую кругом тишину. Но то ли ком застрял у нее в горле, то ли пропал от волнения голос, кроме как стона она ничего не смогла из себя выдавить. Да и стон тот был тихим, прерывисто-гаснущим…

А кругом Зои мрак сгущался, он все также был пористо-туманным, определенно, сочленившим верх и низ, сравнявшим понимание неба и земли. И принявшись медленно наполнять сам воздух кристалликами льда, не то, чтобы видимыми, лишь ощущаемыми покалыванием на языке при вдыхании. Эта беспроглядная угольно-черная хмарь пыталась сожрать женщину, утопить в собственном горе, которое всегда облекается в черные тона. Она хотел подмять Зою, напугать собственной скорбью, а может всего лишь доломать и без того ее сломленную.

Именно потому, что мир сомкнулся для женщины, перестал слышаться даже редким окриком живого создания или той же дождинкой водяного пара, что создавали туманные полотнища, как спасательный круг вновь пришло событие из прошлого. Оно словно выплеснулось из ближайшего кристаллика льда, качнувшегося на соседнем лохмотке увлажненной мги внезапно создав картинку осеннего дня. Когда и сама природа, не распознав собственной зрелости, продолжала очаровывать своей зеленью, да ослепительностью голубых небес, подсвеченных снаружи лучистой белизной солнечного диска. Тогда тонкие покровы поземного тумана, порой смотрящегося в виде ажурных клочьев, колыхались возле самой почвы, нежно касаясь изумрудных трав, вплетались косами в высокие камыши, все еще малахитового оттенка, хотя и покачивающих метельчато-бурыми соцветиями, а после, точно перекатываясь зябью, тянулись над лазурной заводью воды, отражаясь в ней белыми потоками. Высокие с шатровидной кроной тополя, чьи толстые стволы укрывали густые ковры мхов, перебирали на ветвях оливковые листочки и словно поигрывали с грациозными осинами, чуть встряхивающими на годовых побегах красновато-белыми пушистыми сережками.

Лёшка в тот день был особенно нежен. И не только потому как Зоя ждала их первенца, а еще и потому как мягкая осенняя теплота, солнце, да и сам поход на озеро, наполнился любовными чувствами и ожиданием чуда. Не только носимого женщиной под сердцем, но и того, что прятался между травой под листвой и выбирался из-под нее выпуклой мясистой розовато-коричневой шляпкой гриба, обнаруживая притаившуюся грядку (мягко пахнущей свежей мукой) тополевой рядовки.