Александр Черенов - Брежнев: «Стальные кулаки в бархатных перчатках». Книга вторая

То, как начал своё выступление Брежнев, повергло в шок всех его недругов, которым вскоре представилась возможность ознакомиться с текстом.

– Товарищи! Боевые друзья! Я обращаюсь к Вам…

Прямо – Сталин образца июля сорок первого: «…К Вам обращаюсь я, друзья мои!»

Впервые Леонид Ильич обращался к армии, используя местоимение «я», а не «мы». То есть, фактически перешагивая через Политбюро. И армия – в лице высших офицеров – услышала это. И приняла это. Армия не желала больше существовать на положении «дитя без глазу у семи нянек». Ей был нужен один, но настоящий руководитель. Руководитель-заступник. Руководитель-покровитель. Этакий «отец солдатам». Егорий-победоносец на советский лад. «Дубликат» Сталина, если угодно.

Быстрее и лучше других Брежнев уловил эти настроения. Поэтому быстрее и правильнее отреагировал на них. И удивительно вовремя – так, как и положено дальновидному лидеру. И вот – итог: «ничейная» армия стала «чейной». До этого отцы-командиры были на стороне анонимного «нерушимого блока КПСС и беспартийных» – а теперь они поддерживали конкретного человека на должности: Леонида Ильича. Человека, в котором увидели – и не без оснований – надежду и опору. И не просто увидели, но и поняли, что на этот раз – не обман зрения. Что перед ними – не очередной «экскурсант», и, уж, тем более, не очередной «миротворец». Этот человек не пустит на слом стратегические бомбардировщики и надводные корабли, не сократить миллиона полтора душ, не «сошлёт» десятки тысяч офицеров в свинарники в порядке «конверсии».

– Мы живём в век научно-технического прогресса, когда новые образцы и системы оружия создаются меньше, чем за год! Застой в этой области чреват последствиями!

Генеральный дал ясно понять всем, что экономить на обороне и нуждах военных он и сам не собирается, и не позволить это сделать другим.

Леонид Ильич видел, как его слушают, слышал, как ему аплодируют, и понимал, что это – не дань формальной вежливости, Что сейчас ему аплодируют не как штатскому визитёру из столицы, а как своему Верховному Главнокомандующему. Настоящему – не по должности.

А когда Верховный предложил наградить всех участников учений «Двина» ленинской юбилейной медалью «За воинскую доблесть», зал взорвался аплодисментами: наш Верховный! Настоящий!

В Москву Леонид Ильич возвращался уже совершенно в ином качестве, чем уезжал из неё. И первым это понял Суслов. Понял ещё до того момента, когда самолёт Генсека коснулся бетонной ВПП аэропорта.

Пониманию «главного идеолога» поспособствовало и то обстоятельство, что буквально накануне возвращения Брежнева пришла «страшная весть»: используя сторонников в Политбюро и ЦК, Генеральный уже начал работу по переносу пленума на более поздний срок. Предлог: необходимость обобщить и проанализировать текущие дела. Не осталась неупомянутой в качестве причины и загруженность аппарата подготовкой юбилея Ильича. И не возразишь: главное событие года!

Понять, для чего Брежневу нужны лишние два-три месяца, было несложно. Во-первых: приучить «народ» к эполетам «настоящего» Главковерха. Во-вторых: ослабить «позиции оппозиции». Прежде всего: на периферии.

По всему выходило, что Брежнев и на этот раз переиграл их. Как ни горько это было сознавать, но Суслов не стал тешить себя опасными иллюзиями: занятие опасное и неблагодарное. Вместо этого он оперативно впал в раздумья. На тему извечного русского вопроса: «Что делать?» Меньше всего его сейчас занимали вопросы «статус-кво»: не до верности идеалам.

Не до верности ему было и соратникам: каждый – сам за себя. Особенно в шкурном вопросе. В вопросе сбережении личной шкуры. Да и не маленькие – выкрутятся. А не выкрутятся – значит, маленькие: не доросли до политики. Увы – диалектика бытия: выживает сильнейший. И сильнейший – не обязательно достойнейший.

«Что же делать?»

Михаил Андреевич не собирался помогать товарищам. Но, может, товарищи помогут Михаилу Андреевичу? Ещё до получения соответствующей команды из мозга, рука Суслова уже тянулась к телефону.

– Товарищ Мазуров? Суслов… Ах, Вы уже в курсе…

Вероятно, Кирилл Трофимович своим ответом упредил вопрос секретаря ЦК.

– Полагаю, нет необходимости говорить, насколько это всё серьёзно… А тут ещё – и вероятная отсрочка пленума… Тоже слышали?..

Суслов зачем-то понизил голос. Уже не имело значения то, что его не подслушивали: дело-то – дрянь. А это – куда серьёзнее безобидного «охвата вниманием компетентных органов».

– Не считаете ли Вы, что наши мероприятия окажутся либо несвоевременными, либо запоздавшими?.. Что?.. Да Бог с ним, со стилем: не до грамматики, ей богу!.. Тоже так думаете?..

Михаил Андреевич вздохнул.

– В таком случае я немедленно связываюсь с Шелепиным, и даю «отбой».

От избытка переживаний он перешёл на шёпот.

– Запомните, Кирилл Трофимович: мы с Вами встречались для обсуждения вопросов подготовки ленинского юбилея. Никакого письма в ЦК Вы у меня не видели.

Убедившись в «понятливости» абонента, он положил одну трубку, чтобы через минуту, потребовавшуюся для восстановления дыхания, взять другую.

– Товарищ Шелепин? Суслов. Я внимательно изучил Ваши предложения по активизации деятельности профсоюзов на производстве и в общественной жизни, и пришёл к заключению, что некоторые из них явно преждевременны. Они не подкреплены ни материальной базой, ни законодательной. Ах, Вы даже сами готовы отозвать свои предложения?

У Суслова отлегло от всего, где «лежало»: Шелепин «включился» сразу же.

– Очень хорошо. Это – принципиально, по-коммунистически. Полагаю, что Вы не приступили ещё к реализации этих преждевременным идей?.. В самом начале?.. Но всё обратимо?.. Тогда «сворачивайтесь» – и давайте готовиться основательно, с учётом этого отрицательного, но поучительного опыта… Вы меня понимаете, товарищ Шелепин? Надеюсь, Вы не обижаетесь на товарищескую критику?.. Нет?.. Ну, вот и хорошо. Всего доброго.

Опустив трубку на рычаги, Суслов в изнеможении откинулся на спинку кресла. Сейчас он мог быть частично доволен собой: и команду дал, и исполнил её деликатно – не придерёшься. Но удовлетворение действительно было частичным: Михаил Андреевич не мог не понимать, что сделана лишь половина дела. Сейчас нужно было приступать ко второй, как минимум, не менее важной, чем та, с которой он так лихо расправился только что…

Михаилу Андреевичу не понадобилось слишком много времени для того, чтобы определиться с дальнейшими планами. Хотя ситуация – по крайней мере, внешне – не требовала от него мыслительной работы в режиме крайнего напряжения: по возвращении Брежнев ничем не показывал нового статуса, демонстрируя едва ли не дружелюбие по отношению к идеологу. Как ни в чём не бывало, он отрабатывал «товарищем» Михаила Андреевича: обменивался мнением не только на заседаниях Политбюро, но и при встречах наедине. Но Суслов был начеку: «memento «mori»! Ведь политическая смерть для политика – страшнее физической.