Елена Турлякова - Нуманция

Когда среди них оказалась Ацилия – «неумеха» и «молодая дура» – все женщины разделились: кто-то жалел её, ведь на её месте могла оказаться любая, а кто-то невзлюбил, называя «белоручкой», поручал самую грязную или тяжёлую работу. Она молча старалась всё это делать, по вечерам валилась с ног от усталости, по неопытности резала ножом пальцы, пока скребла грязные закопченные котлы.

– Давай-давай, – поторапливали её с усмешкой, – шевелись.

Авия жалела её:

– Что же это так? Зачем же он это делает? Разве можно тебя на такую работу? Ты посмотри на свои руки! Вспомни, какие они у тебя были!

Ацилия спрятала руки в складочках туники и устало вздохнула:

– Что я могу сделать… Я научусь же когда-нибудь…

– Надо поговорить с ним, тебе не место здесь!

– Кто с ним будет разговаривать?.. Ах, Авия, если бы ты знала, сколько раз я просила его позволить мне написать письмо в Рим, к родственникам, но нет! Он такой упёртый… Страшно! Злится… Ворчит недовольно… Я лучше тут, с вами…

– Его, кстати, наверное, снимут с центурионов, ты знаешь об этом? Слухи быстро расходятся…

– Да? Нет, я не слышала этого… За что?

– Да кто его знает. Легат взъелся, может, за драку с Лелием… Трибун сильно ругался, грозился пожаловаться на него… А Лелий-то на хорошем счету, он центурионом уже шесть лет, а твоего только-только, ещё полгода не прошло, как назначили…

– Подрались? Да-да, я помню… – Ацилия убрала со лба выбившуюся прядку волос.

– Лелий сам виноват, поносил твоего Марция, и тебя заодно…

– Меня? – Она опешила.

– А ты не знаешь? Да тут все собрались на это поглядеть… Скандал такой, ты что! Кричал, что ты ещё девушка, а Марций неспособный. Просил тебя ему продать… Ну и в том же духе, пока до драки не доорались… Я сама всё видела. Над Марцием тут все хихикали, он редко до женщин ходит, у него таких подвигов мало… А сейчас, как ты у него, все попритихли…

«Ничего себе, неспособный! – подумала Ацилия. – Странный – это другое дело… А что касается его способностей, то всё у него нормально, кому, как не мне об этом знать…»

А сама почувствовала, как кулаки сами собой стискиваются от внутреннего неприятия этого человека. Собственник он, как сам говорит: «Моё – это моё!» Разве можно таким быть? Ужасный человек…

Её взгляд мельком скользнул на отставного легионера в стороне от всех. Ветеран, инвалид, оставшийся без ног, он не уехал из гарнизона домой, переезжал с места на место благодаря доброте других, помогал, чем мог. То ножи наточит, то ложки вырежет, то стругает новые ручки для ножей. Ацилию он заинтересовал тем, что играл на флейте, которую тоже сделал сам. Самоучка, никто его не учил, а мелодии играл весёлые, забавные даже для такого человека.

Ацилия, глядя на него, почувствовала, как пальцы знакомо задрожали. Попросить бы… Сама не поняла, как пошла к нему.

– А мне можно?

– Умеешь? – Улыбнулся, морщинки от синих глаз побежали по лицу, и Ацилия качнула согласно головой. – Она самодельная, я сам смастерил…

Ацилия приложила флейту к губам, закрыла глаза, отрешаясь от окружающих, взяла первых несколько аккордов, запнулась, начала с начала и пошла, пошла… Музыка полилась из-под пальцев грустная, проникновенно щемящая, все оставили занятия и обернулись к ней, поднимая от удивления брови. Всё время здесь звучали весёлые незамысловатые композиции, ребятишки гарнизонные под них прыгали, хлопая в ладоши… А это было не то! Высокая музыка, настоящая, что за душу берёт, выворачивая наизнанку всё прошлое, все слёзы и обиды, всё, что хотелось навсегда забыть. О детстве безмятежном, об ушедшей радости пела она, проникая в самое сокровенное грустными переливами.

Ацилия оторвала флейту от губ, протянула легионеру:

– Хорошая… Не такая, как моя, но хорошая…

Ветеран украдкой стёр с глаз слёзы, отстранил её руку:

– Забирай! Разве после тебя я могу на ней играть?.. Я другую сделаю – для себя, попроще… А эту тебе дарю…

– Спасибо! – Ацилия прижала флейту к груди. – Спасибо большое…

– Эй, музыкантша, пора за работу! – окликнул её чей-то грубый голос, и Ацилия вернулась к работе. Но от пережитого волнения пальцы дрожали, и пока она вычистила пригоревшее в котле, изрезала себе все руки, от чувств не могла крепко удержать ножа в пальцах.

Но всё это уже мало волновало её, радость переполняла сердце…

Марций возвращался вечером и ещё издали услышал звуки флейты, сначала подумал – показалось, потом всё яснее и яснее, а когда зашёл к себе, онемел. Его рабыня сидела на триподе спиной к нему и играла на флейте. На самой настоящей флейте. И музыка красивая, за душу берёт до тоски невыносимой, до боли, аж зубы стиснул, шагнул к ней, боясь прикоснуться.

– Ацилия? – прошептали губы сами собой.

Она вздрогнула, убирая флейту, быстро вскочила на ноги.

– Ты умеешь играть?

Она ничего не ответила, отступила назад, пряча флейту от его глаз.

Он ещё раз спросил удивлённо:

– Умеешь играть?

– Вы в первый раз назвали меня по имени… – разомкнула пересохшие губы.

– Да? Не заметил… – Он только подбородком повёл. – А ты, смотрю, мастерица удивлять, то ты оказываешься девственницей после Овидия, то вдруг на флейте играешь… Что ты ещё от меня скрываешь?

– Ничего… – Она повела головой отрицательно, пряча флейту за спину, отступила ещё немного назад.

– Смотри, я ненавижу всякого рода сюрпризы…

– У меня нет никаких сюрпризов для вас, и ничем я не собираюсь вас удивлять. Я такая, какая я есть… Если что-то вас поражает во мне – не моя это заслуга… Ничего намеренно я не делаю… – потом добавила вдруг, – … для вас.

Он покивал головой, принимая её ответ, поставил трипод посреди и сел, обхватив себя за плечи, вздёрнул подбородок:

– Ну, сыграй что-нибудь. Весёленькое.

Она обомлела, вскидывая брови, отступила назад, выдыхая:

– Я не буду…

– Не будешь? – Она повела головой, отрицая. – Почему? – Он наклонился вперёд, упирая руки в колени. – А если я прикажу?

– Всё равно не буду…

– Почему? Для меня не будешь?

– Не буду и всё!

Он долго молчал, разглядывая её, смотрел в лицо.

– Ну-ну… – произнёс вдруг.

– Вы можете владеть моим телом, но не моими желаниями, вы можете применять силу и власть, можете сделать больно, но никогда не заставите любить вас, выполнять ваши желания с удовольствием.

Он помолчал, разглядывая её, и она не терялась под его взглядом, уверенная в себе, в своём решении. В любых бы других условиях это вызвало бы уважение, но она была женщиной, его женщиной, и тем более рабыней, принадлежащей ему целиком и полностью.

Он вытянул ногу.

– Развяжи!

Ацилия поджала губы, она всегда так делала, когда он приказывал ей что-либо сделать, как же, наверное, бесится она внутри, пересиливая себя. Шагнула к нему, машинально пряча флейту за пояс – обыкновенный полотняный жгут, как рабыне пояс ей не полагался.