В. Волк-Карачевский - Ошибка императрицы

Отношения между Францией и Россией оставались на грани разрыва до тех пор, пока фаворитка короля мадам дю Барри не обзавелась собственным министром иностранных дел – Эгильоном. Избавившись от Шуазеля, Эгильон в отношении России продолжал старую политику. Но в вопросе об императорском титуле он предложил, как ему казалось, оригинальный компромисс.

Франция соглашалась признать полный императорский титул Екатерины II при условии, что во всех документах он будет писаться не на французском, а на латинском языке.

Это, по мнению блеснувшего сообразительностью Эгильона, позволяло французской стороне сохранить лицо, не нарушая правил грамматики. Русская императрица не сочла нужным возражать. Если французские дипломаты не умеют пользоваться своим родным языком, пусть пишут ее титул на латинском, а то и на древнегреческом.

Но более всего проявила Франция свое отношение к ней, русской императрице, во время пугачевского бунта. Имелись очень серьезные подозрения о связи «маркиза» Пугачева с французами. И если бы самозванный Лжепетр III добился успеха, то он, судя по всему, не имел бы затруднений с признанием его полноправным императором со стороны Франции.

Изгоняя и преследуя умнейших людей своей державы – Вольтера, Дидро и им подобных – и окружая себя глупейшими министрами, ворами и проходимцами, короли довели Францию до полного упадка… Что погрязший в позорном разврате Людовик XV, что ханжески ленивый и безвольный пьяница Людовик XVI…

По словам Соколовича, Франция должна погибнуть… Ну да это бред – великие державы не исчезают в одночасье. Франция с двадцатипятимиллионным населением, с армией в двести тысяч человек и с флотом более семидесяти линейных кораблей, Франция – крупнейшее, богатейшее и сильнейшее государство Европы, не может быть расчленена, как какая-нибудь ничтожная Польша, или прозябающая в нищете Швеция, или разлагающаяся Турция…

Так или иначе, неспособному королю придется опереться на людей умных и деятельных, таких, как молодой граф де Сегюр, посол в России. А внешние обстоятельства, происки Пруссии и Англии заставят Францию отказаться от безумных, глупых прожектеров во внешней политике и изменить отношение к России.

Впрочем, Сегюр так и считает… И сегодня именно об этом и пойдет разговор. Императрица пригласила французского посланника вместе с его близким приятелем, принцем Нассау-Зигеном, провести с ней приятный неофициальный вечер.

Обычно такие вечера она устраивала в Эрмитаже. По воскресеньям в Эрмитаже бывали большие собрания, на них приглашался весь дипломатический корпус и особы двух первых классов. Императрица выходила в зал, беседовала с гостями, стараясь каждому уделить внимание. Эти ее выходы считались неофициальными. Вечер заканчивался спектаклем, без ужина.

По четвергам собирался «малый эрмитаж». На него допускались люди из самого близкого круга. Всего несколько послов из тех, с кем императрица общалась запросто и разговаривала не о делах, а на любые другие темы. Несколько близких сановников и несколько дам, пользовавшихся доверием и благосклонностью императрицы и составляли приятную «малоэрмитажную» кампанию.

После спектакля обязательно ужинали или играли в карты, по-домашнему засиживались допоздна – сама Екатерина II незаметно покидала гостей, она привыкла рано ложиться спать. Входить в число приглашенных на вечера «малого эрмитажа» считалось большой честью, по-своему самым высшим отличием и для придворных, и для любого из послов.

Но сегодня она позвала Сегюра и Нассау-Зигена прямо к себе, в маленький кабинет рядом со своей спальней. Эти ее собственные комнаты помещались на втором этаже Зимнего дворца, где находилась стеклянная галерея, соединяющая их с покоями Потемкина.

Здесь императрица слушала по утрам доклады статс-секретарей и работала с бумагами. Рядом с этим кабинетом находилась «бриллиантовая комната», в ней хранились большая и малая короны, скипетр и драгоценности для парадных выходов.

Никому даже в голову не приходило попасть на прием к императрице в этот кабинет. Беседа в нем означала высшую степень доверия, невозможную ни с кем из официальных лиц.

И французский посланник граф де Сегюр прекрасно понимал, что, получив приглашение провести вечер в личном кабинете императрицы, он не просто добился успеха в своей дипломатической деятельности, а перешел в некую другую сферу отношений с сильными мира сего. До этого он исполнял предписанные ему обязанности. Теперь же его допускали туда, где не исполняют обязанности, а по своему разумению определяют ход событий, направляют их – исторические события – по новым путям.

Французский посланник граф Луи Филипп де Сегюр был молод. Ему едва исполнилось тридцать пять лет. Он принадлежал к новому поколению, сменявшему старую знать. Но Сегюр благоразумно не разрывал со своими предшественниками – ни при дворе, ни в дипломатической среде.

Луи Филипп Сегюр происходил из старинного дворянского рода, с рыцарских времен владевшим обширными поместьями в провинции Гиень. Дед Сегюра прославился подвигами на полях сражений. Отец уже был маршалом, пользовавшимся уважением короля Людовика XVI, который назначил его своим военным министром.

Луи Филипп вращался в кругу «золотой молодежи», блистал изящными манерами и вольнолюбивыми речами и даже хотел вместе со своим другом, маркизом Лафайетом, тайно бежать в Америку, чтобы сражаться за свободу восставших против тирании колонистов.

Однако юноша благоразумно внял советам отца и повременил с путешествием за океан. Он отправился в Америку, когда Франция уже официально вступила в войну на стороне своего американского союзника. И вполне успел отличиться. Луи Филипп участвовал в нескольких сражениях, получил орден Цинцината, учрежденный американским Конгрессом за заслуги в борьбе за свободу, а вернувшись на родину, был произведен в драгунские полковники.

Молодой граф, в отличие от многих своих друзей веселой и беспечной юности, получил серьезное образование, свободно владел несколькими европейскими языками и обладал довольно значительными литературными талантами. И кроме всего этого он был скрыто честолюбив. Знаток Вольтера и Руссо, трудолюбивый историк, он прекрасно разбирался в современной политике и мог рассчитывать – и рассчитывал – на самую блистательную карьеру и самые высокие должности и звания.