Борис Споров - Живица. Исход

Люди говорили о зумпфе, перечисляли блоки, при разговоре указывали рукой туда, где будет основное здание ГЭС, а где – водосливная плотина и шандоры. Но Алешка пока не мог и не старался уяснить, где что есть, где что будет – ясно, будет.

Иногда вот так на берегу он неожиданно вспоминал Перелетиху и Имзу. И тогда почти одно и то же навязчиво думалось и рисовалось: сверху, от деревни, точно командующий при сражении, в черных бостоновых брюках, в белой рубахе с закатанными рукавами, слегка запыленный, он, Алексей Струнин, смотрит вниз на Имзу: там крупное строительство, возводится Перелетихинская ГЭС, а он – руководит этим строительством… И всякий раз Алешка усмехался над собой и спрашивал: «А что, если бы спросили: ну, Алексей, будем строить Перелетихинскую ГЭС?» Но даже в мыслях жаль было разрушать тот заповедный утолок детства, и он отвечал самому себе: «Нет, не будем строить Перелетихинскую ГЭС».

Иная картина отсюда открывалась днем – днем котлован утрачивал ночную таинственность: весь он лежал как в пригоршне, окольцованный дамбами, колючей проволокой и вышками, а понизу – морозильными галереями. Утром сюда в дружеском окружении овчарок и конвоиров с автоматами, казалось, бесконечным потоком стекала вольная-брезентовая и бушлатная армия заключенных: бригадами, по пяти в ширину, они по часу, по полтора понуро шли, образуя единый строй, единую с вольными трудовую колонну. Казалось, вот сейчас в заполнится котлован, но живая масса вливалась в него и точно засасывалась в щели… А после пяти снова, только в обратном порядке, текли и текли бригады строителей коммунизма… Но заканчивались земляные немеханизированные работы, и бушлатная армия от головы до хвоста становилась короче и короче.

– Смотришь… впечатлительно, – негромко сказал Староверов, токарь-универсал, у которого в учениках был Алешка. Он не слышал, как подошел мастер, – засмотрелся ученик да и задумался. – Смотреть-то смотри, да не попадись сам – на пересылках без мыла бреют.

– А что, если убежал бы кто? – спросил Алёшка.

Староверов помолчал, закуривая.

– А куда бежать – кругом колючка…Или отловят и тогда добавят три года, или шлепнут – при попытке к побегу.

Алешка нахмурился, правда, ему хотелось сказать: «Ну и правильно, иначе с жульём и нельзя». Но он обмолвился – промолчал.

– Шлёпнут… Как это? А кто же отвечать будет?

– Так… Бух – и готово. – Староверов горько усмехнулся. – И отвечать никто не будет – сактируют, а стрелку премию дадут… Поживешь – узнаешь.

– И почему это мы такие добренькие, дураки? – рассудительно-серьезно сказал Алешка.

Староверов хмыкнул.

– А это как, понять как?

– Так. Когда война-то кончилась, эх, сколько ведь пленных фашистов было: не отпускать бы их, а вот сюда, в котлован, да ломики с лопатами в руки – паши, милый…

Как-то недоверчиво покосился Староверов на Алешку.

– Так ведь они и пахали; может быть, не в полную силу, но пахали. Да и не надо забывать, что и наши пленные на Западе оставались.

– В том-то и дело! – с досадой воскликнул Алешка. – Мы – победители, и наши оставались!.. А у меня вот отца убили… А убийц домой проводили. Да из них надо бы «сало» жать до последнего вздоха!.. Нет, простачки мы, дураки.

Староверов обнял ученика за плечо, легонько притиснул, и печаль, глубокая печаль отразилась на его лице.

– Я ведь, милок, успел и на фронт – знаю, что это такое. Только, Алеша, не надо быть жестоким, ведь и у немца дети, и там были и есть сироты. Зло посеешь – зло и пожнешь… Вот разобраться бы, почему немцы и славяне друг друга уничтожали, кто третий, которому такая бойня понадобилась, – это да, вопросец занятный, задача с двумя неизвестными… Авось ты и разгадаешь загадку. – Староверов сплюнул под ноги горечь. – Пошли. Начинать пора…

Станки гудели то ровно-пронзительно, то перегруженно-надсадно. В одном углу мастерской, отгороженный щитом, трещал и светил в потолок электросварщик, в другом конце за верстаками гремели слесари… Двухстворчатые широкие двери были настежь: осенний ветер-скзозняк вытягивал вон пыль и сварочную копоть.

С тесовых бурых стен призывали плакаты: «Соблюдайте технику безопасности!», «Выполним пятилетку досрочно!», «Труд облагораживает человека». Алешке особенно нравился плакат «Труд облагораживает человека», только вот он не вполне понимал, как это – облагораживает.

Ученик уже самостоятельно мог вытачивать простые детали, и получалось у него неплохо, но пока в основном он присматривался к работе, следил за чистотой станка и подносил заготовки.

– Сначала проходным, – бормотал Алешка, сгоняя стружку с шестигранника. – Теперь отрезным, головка десять миллиметров. – Он отжимал суппорт, поворачивал нужный резец – и болт готов, только резьбу нарезать. Перебросив с ладони на ладонь горячую заготовку, Алешка клал её на станину. Положил пятый, когда из конторки пришел Староверов.

– Ты что их выстраиваешь, – сказал с усмешкой. – Пусть себе и падают в корыто. Ну-ка.

Алешка отступил, подумав: «Скорей бы на разряд сдать».

– Учись, пока я жив. – Староверов перевел сцепление на полные обороты. Станок, казалось, вот-вот и развалится. Лиловая стружка, ломаясь, летела в стену и потолок, а болты один за другим падали в корыто. – Понял?! Но тебе так еще рано… Поднеси заготовку.

Алёшка сходил, принёс и тотчас огорошил Староверова новым вопросом:

– Дядя Вася, а почему заключенных так много? – Он и сам по-своему смог бы ответить на этот вопрос, но ему хотелось знать мнение мастера, да и любят старшие, когда им вопросы задают.

– Почему, говоришь… Да ведь время такое, – нехотя отговорился Староверов. – Через одного – судимые.

– А почему?

– Потому… Сам догадаешься. Иди зубри уроки, а то двоек нахватаешь, как собака блох…

«Ишь – «потому», за дурачка, что ли, меня считает», – подумал Алёшка.

В курилке стоял грубый длинный стол, с обеих сторон его – шаткие, лоснящиеся черным скамейки, стены в гвоздях, а на гвоздях сетки, сумки и котомки с обедами. Здесь обедали, рубили «козла» навылет, во время холодов грелись и курили, травили анекдоты, а иногда, покуривая, говорили такое, к чему Алешка прислушивался настороженно, за что не любил и боялся курилку.

Вздохнув, он достал из котомки несносную алгебру.

Трудно работать и учиться, утомительно, но Алешка решил-зарубил, что должен учиться, что иначе никак и нельзя, а почему нельзя – да кто ж его знает.

Когда он пришел в вечернюю школу, то растерялся: до нелепого странным казалось, что за партами сидят взрослые девушки, парни и даже мужчины с глубокими залысинами. И уроки здесь готовили как-то на ходу. Иногда думалось, что вечерники не знали и того, что и как там в учебнике, но отвечали обычно спокойно и оценки получали хорошие. «Двойку бы за такой ответ», – не раз думал Алешка. Первое время ему казалось даже, что сюда, в школу, после работы, как в клуб, ходят отдыхать. Действительно, иногда отдыхали: утомленный за день работой кто-нибудь засыпал, уронив голову на парту, и уснувшего не будили – так было заведено, пусть отдохнет.