Олег Кокин - Путешествия Лота и Ника. Времена французской революции

Лотер слушал словоизлияния своего почти ровесника с всё возрастающим интересом. На слова о тощем и длинном теле он отреагировал тем, что чуть сильнее сжал губы, но дослушал весь рассказ до конца.

О плате за обучение Никколо ничего не сказал. Стыдно было.

А Лотер, как нарочно, спросил: – А за какую плату учит, у меня денег нет, а? Скривив лицо и подняв глаза к небу, будто вопрошая у сидящих там и глядящих на них небожителей: – Да, что же это такое, нельзя ни о чём умолчать, – Никколо со скорбной миной на лице выдавил из себя, – за еду. В секунду прокрутив в белобрысой своей голове утреннее происшествие и внезапное появление Никколо у себя за спиной, Лотер смог произнести в ответ только звук: – О-о-о-о! До него дошло, что Никколо воровал крабов не для своей ребячьей прихоти, а чтобы оплатить обучение борьбе, и что дома у Никколо, надо думать, съестного, чтобы отдать на сторону, тоже нет.

Теперь Никколо смотрел на Лотера с неприязнью и, нахмурив брови, думал, что этот длинный лягушатник начнет над ним смеяться, и что самое скверное, может растрепаться всем, кому не лень о плохой кормежке в семье Никколо. Но дальнейшее развитие событий вдохнуло в его душу надежду выполнения придуманного плана.

Лотер без ненужных размышлений протянул Никколо руку: – Мир? Никколо, все еще опасаясь подвоха, подвинулся бочком и, напружинившись, пожал тому руку со словами: – Да будет заключён между нами мир навсегда! У Лотера мелькнула и тотчас пропала шальная мысль: «А не навалять ли сейчас за всё, что было и не было, этому макароннику». Они пожали друг другу руки и с серьезными лицами опять разошлись. Лотер снова протянул руку: – возврати мой сандалет. Никколо, с веселой раскованностью, театрально всплеснул руками: – Ах, да, совсем забыл, вытащил сзади из-за пояса штанов сандалет и отдал Лотеру. Лотер молча пересыпал из Никколовых корзин едва копошащихся крабов в свои корзины, оставляя в каждой Никколовой корзине чуть меньше половины содержимого, и в свою очередь поставил их перед Никколо. У Никколо глаза полезли на лоб, вот такого в его плане точно не было. Лотер отряхнул руки друг об друга и, показывая на неполные корзины, отданные Никколо, спросил: – И зачем учителю столько, сразу всё равно не съест, а ведь каждый ученик что-то несет? – Да это просто объясняется, – Никколо едва выдохнул слова после удивления, вызванного возвратом корзин с крабами. – Ребята с утра отправляются на квартиру к старухе Барбаре, разгружаются, она в списке, что ей дал Марк, отмечает, кто что принес, а он там только обедает или ужинает и вечером топает к молодой вдове Виттории, что в самом конце на Зеленой улице живёт. А старая Барбара прячет еду в погреб и в буфет в столовой. Этой едой она кормит Марка и сама ест. Да, кстати, Марк не итальянец и не француз, а знаешь кто? – Ну и кто же? – отставив уже обутую ногу в сандалете и опять положив руки на пояс штанов, с интересом произнес Лотер. – Он, швейцарец, – понизив голос и подойдя ближе к Лотеру, произнес Никколо, не забывая поглядывать по сторонам. – А чего ты шепотом мне это говоришь, неужели боишься? – тоже негромко спросил Лотер. – Да, боюсь, сказал никому не рассказывать, а иначе голову оторвёт, а он это может! – Так чего же ты мне это рассказываешь? – переспросил Лотер. – Так, я думаю, ты уже наш, или еще не надумал. – Надумал, надумал. Когда и в какое место приходить? – ответил Лотер, утвердившийся в своем решении стать настоящим воином. – Послезавтра в сосновую рощу на рассвете. Знаешь где? – громко выговорил Никколо. – Да не кричи ты, знаю где. Обязательно буду, – нахмурившись, ответствовал Лотер, и тут же спросил, – А во что быть одетым? – Широкие штаны и широкая рубаха с верёвкой вместо пояса, – такой был ответ Никколо, который собирался уже уходить. При прощании они уже без опасения подали друг другу руки, крепко пожали их и, раз или два оглянувшись друг на друга, зашагали каждый в свою сторону.

Мама Хенрите была очень довольна своим сыном Лотером. Мало того, что он работал ночным сторожем в антикварной лавке своего дяди Севера Сюркуфа и полдня работал учеником в порту Вобан города Антиба под крылышком старшего брата Реми, старшего клерка канцелярии портовых грузчиков, так к заработанным денежкам еще умудрялся дополнительно что-то приносить домой. За старшего сына Реми она не переживала. Он пошел по стопам отца, и хватка у него была железная. Не зря он числился каким-то там старшим делопроизводителем в портовой конторе Дюбуа, а сам нелегально ночью, когда один, когда с товарищами привозил то с острова Сардиния, то из Генуи, то с острова Корса, или из Франции из города Марсель контрабанду и оптом сдавал тому же Дюбуа. Хенрите для всех своих мужчин, в своё время, вышила, по примеру своей матери, длинные полоски белой суконной ткани с надписями: « ЛЮБИМЫЙ» – для мужа и «ХРАНИ БОЖЕ!» – для сыновей. При выходе в море на своих утлых парусных суденышках мужчины повязывали эти ленты ткани поверх длинных волос на лоб, чтоб волосы не лезли в глаза, внутренне суеверно убежденные, что любящая рука супруги и матери, вышившая красными нитками ласковое обращение и спасительную молитву, незримо оградит их от всяких бедствий на море. Однако Хенрите чувствовала, что трудится её Лотер без любви к своим работам. А вот сегодня он принес маленький улов крабов. По сравнению с тем, что раньше приносил, крабов должно было быть вполовину больше, наверное. И весь поцарапанный, и нога как – будто прокушена чьими-то зубами, говорит, что собака бродячая напала. Он был в радостном настроении, но на вопросы, что это с ним, ничего не ответил, помылся из тазика до пояса, вымыл голову. Хенрите, перевязывая сыну ногу, даже удивилась, всегда эти процедуры надо было ему навязывать с криками и руганью. Сын её плотно поел и пошел перед ночной работой отсыпаться, благо было где. Покойный отец Лотера, старый Рин, перед гибелью на море, постарался и отстроил для семьи огромную домину, первый этаж каменный, а второй деревянный, на котором у Лотера была своя комната. Семья Реми и матушка Хенрите жили на первом этаже. Вход на второй этаж был отдельный, с улицы, так что Лотер на первом этаже бывал только в столовой, когда матушка всех собирала есть.

В это время на окраине поселка Жуан-Ле-Пен, тоже в отдельном доме, только в деревянном, одноэтажном и скособоченном от времени, мать Никколо, Теодора высыпала крабов из той корзины, что принес старший сын, в чугунный котел и поставила его на огонь летней печки, сделанной во дворе. За то, что корзины брал без спроса и запачкал крабами, она ласково пожурила Николло, сказала, что его отец Сальваторе и его братики и сестрёнка будут довольны таким обедом.

Никколо, перед приходом домой, уже отнес тоже одну корзину старухе Барбаре. Он счастливо улыбался, довольный удачно начатым днем. Быстро заштопал снова выстиранную и уже высохшую рубашку. Выпросил у матери кусок хлеба со вчерашней варёной рыбой, запил всё это большой кружкой подслащенного ревельного киселя и пошел помогать отцу, достраивать маленький сарайчик с загоном для домашней птицы. На следующее утро встал пораньше, умылся и торопливой рысцой двинулся в сторону видневшихся Приморских Альп, на ближайший холм, в сосновую рощу. Никколо хотел сегодня обязательно выучить два, а лучше три приема с ножами и копьями, чтобы было чем блеснуть перед новым товарищем, хотя и лягушатником, но железно надежным. Это он уже понял.