В. Волк-Карачевский - Игра судьбы

Воспитывалась младшая Ивлева частью у Карамышевых, но более у этого своего дядюшки, по фамилии тоже Ивлев, слывшего чудаком. Он собирал листья деревьев, но не для гербария и не для каких-либо ботанических изысканий. Он покрывал их особым лаком, что позволяло сохранять цвет листьев.

По словам Ивлева, это был такой же лак, как и тот, который использовал при изготовлении своих знаменитых скрипок известный мастер Страдивари (ученик Амати из Кремоны) – именно благодаря этому лаку созданные великим итальянцем инструменты издавали чистые, нежные, выдающейся красоты совершенные звуки, когда кто-либо из виртуозов проводил смычком по их струнам.

Секрет лака Страдивари давно утерян, но Ивлеву его сообщил один заезжий итальянец. Преследуемый завистливыми конкурентами, он бежал в Россию, судьба забросила его в Тверь, где он мечтал наладить, вдали от своих недругов, производство скрипок и поставлять их в европейские столицы придворным скрипачам, более всего на свете ценящим хороший инструмент.

Итальянец, лишенный привычного ему светло-красного, обладающего превосходным букетом Лакримо-Кристи из гроздий, снятых с лоз, произрастющих на склонах Везувия, обращенных к морю, пристрастился к хлебному вину, получаемому из пшеничных зерен, собранных смиренными поселянами вдали от счастливой солнечной Авзонии, на скудных российских нивах, и умер от белой горячки.

Секрет лака он все же успел передать Ивлеву, за что тот и похоронил его за свои деньги на окраине Твери и, внимая предсмертным просьбам бедолаги, упрашивал православного батюшку отпеть несчастного итальянца по католическому обряду, а получив суровый отказ, уговорил местного камнереза изобразить на скромном надгробии католический крест, и тот не отказал, получив в награду штоф все того же хлебного вина.

Ивлев разобрал оставленные ему итальянцем записи и по рецептам восстановил лак, облагораживающий голоса скрипок, страдающих по далекой Италии, но так как к музыке был равнодушен, то лаком этим он покрывал древесные листья, которые собирал с ранней весны до первого снега.

Покрытые лаком листья Ивлев наклеивал на загрунтованные холсты и развешивал их по стенам в своем имении. Произведения, создаваемые им таким способом, опережали развитие искусств лет на двести, о чем ни он сам, ни его соседи не догадывались.

Особенно сильное впечатление производили листья осины поздней осени – нежно- и густо-золотые, бордовые и багряно-красные, черные, сизо-пепельно-серые и коричневые самых различных оттенков.

Казалось бы осина – экое невзрачное дерево, и растет на болоте, и древесина ни на что не годна, кроме как на дрова, да и те нехороши, особенно сырые, и добрым словом никто не помянет, а если помянет, то недобрым, это тебе не белая, кудрявая береза, всеобщая любимица, или важный дуб, что всех главнее. А какие краски в ней, в осине, скрыты, какая красота, хотя и является эта красота только в опавшей листве.

Но чудаковатым Ивлева считали даже не за то, что он возился с древесными листьями, а за его привычку задаваться разными вопросами о смысле того или иного дела. Например, какую мельницу лучше бы построить – ветряк или водяную? Распахать ли землю под пашню или отвести ее под пастбище? Надстроить ли второй этаж барского дома или поставить отдельный флигель?

На все эти темы Ивлев мог рассуждать целыми днями, излагая самые разумные доводы и обосновывая то одну, то другую точку зрения. Возможно, эта рассудительность и передалась его племяннице.

Когда младшая Ивлева – красавица, с хорошим домашним образованием и воспитанием – достигла необходимого возраста, то есть шестнадцати-семнадцати лет, старшая сестра и дядя озаботились ее замужеством. Сама Ивлева по этому поводу сказала, что она хотела бы выйти замуж за человека, обладающего такими же качествами, как муж ее сестры – Карамышев.

Карамышев действительно мог служить образцом мужчины-семьянина. Средних лет, видный собою, приятного характера, не склонный ни к каким порокам и излишествам, довольно состоятельный, очень обходительный и тактичный, и в то же время чувствовалось – настоящий мужчина.

Найти такого второго в округе не представлялось возможным. Поэтому младшую Ивлеву решили везти на ярмарку невест в Москву, что требовало кое-каких, пусть себе не очень больших, но все же и не малых расходов.

Младшую Ивлеву вывезли в Москву. И она имела успех. Все записные женихи оказались у ее ног. Но Ивлева не спешила. Она хотела выйти замуж. И даже очень. Но не за всякого-каждого. А за мужчину, который, как она сама для себя постановила, обладал бы такими качествами, как Карамышев.

Но в Москве, с ее неисчислимыми женихами, таковой сыскался не сразу.

Каждый год осенью младшая Ивлева проводила в Москве. Какие только женихи не сватались к ней! И многие из них были близки к тому, чтобы заполучить руку и сердце взыскательной, но отнюдь не капризной и совсем не гордой и никак не заносчивой, а вполне покладистой и в общем-то даже снисходительной, но в то же время осмотрительной красавицы.

Однако она не торопилась. А если трезво поразмышлять, хотя бы как ее дядя по поводу преимуществ ветряка и водяной мельницы…

Ведь поставить ветряную мельницу проще и быстрее. И хлопот с нею особых нет. Водяная требует плотины, а плотину после дождя того и гляди подмоет, а то и снесет по весне, когда вешние воды не удержать в их веселом, стремительном беге – журчание ручьев, сбегающих с полей, радует и вдохновляет поэтов, а не мельника – ему от них одни заботы.

Но ветряк не сам ведь машет крыльями, это делает ветер, а он, когда не нужно – шумно играет в ветвях деревьев и клонит долу их верхушки, а когда требуется запустить жернова – его и не сыскать, и не найти в тихом шелесте листвы.

Зато река работает без отказа – отодвинь только задвижку и трудолюбивый поток тут же начнет вращать водяное колесо. К тому же от пруда при мельнице свои, хотя и небольшие, но выгоды, та же, к примеру, рыбная ловля, дающая весомую прибавку в хозяйстве мельника.

Вот и выходит, что не так просто решить вопрос: ставить ли ветряк или сооружать водяную мельницу. А ведь замужество – дело куда более серьезное и ответственное. Поэтому обдумать его нужно основательно и учесть все достоинства жениха, иной раз, поначалу, неприметные, а то и нарочно скрываемые от неопытной и часто наивной невесты.

Так выяснилось, что один из вполне приличных женихов – картежник, пустивший по ветру не одно состояние, а другой – вроде бы серьезный и представительный помещик – забубенный пьяница.