Кирилл Шпак - Маковые поля

– Откуда мне знать? Война творила с головами людей вещи и похуже. – Он не знал, насколько неубедительно врал. Однако, каменное лицо Дэвиса надежд не давало. – Может, обдолбался чем? Я не могу знать, кто из ваших ребят чем балуется…

Сальма в ответ лишь хмыкнула и выгнула густую бровь.

– А чья это лошадь там, у входа? И кто в него стрелял? Кто-то это видел?

– Стрелял в него человек, которого я только что оперировал. Он там, – указал Дон пальцем за свое плечо, – отходит от операции. И он спас мне жизнь, иначе рана эта, – показал он Сальме рассеченное плечо, – была бы здесь, – медленно провел он пальцем по своему горлу, не отрывая глаз от лица мексиканки, – и я бы давно умер.

– Мне невдомек, чья это лошадь, я, вообще-то с людьми работаю, сеньорита, – процедил Дон, плохо скрывая раздражение в голосе. – Видела все мадам Джесса. Она была здесь.

– Я не верю ни единому твоему слову, ирландец, – ощетинилась Гадюка и решительно оттолкнула Дона, врываясь в операционную.

Грохот тела и металла. Шерман из последних сил защитил жизнь дока, хотя сам же чуть и не убил его. Ноги подкосились сами, более не выдерживая вес Смита. Кровавая пелена застелила глаза конфедерата, его голова наполнилась шумом, как будто били в колокол в его голове. Шерман не чувствовал боли, нет, и это больше всего пугало. Он оставался в памяти, но эта память была обрывочной, а окружающая картинка была местами настолько расплывчата, что, казалось, это происходило во сне. Док что-то спрашивал у Смита, но тело его не слушалось, язык казался тяжелой и неповоротливой заводской машиной. Потом провал. Снова всплыла картинка. Его перенесли в какую-то комнату, док сделал анестезию, и снова провал. Смит видел хорошие, радужные сны, еще не осознавая, какая боль его может ожидать. Довольно быстро, как подумал сам Шерман, он очнулся от беспамятства. За дверью были слышны голоса. Говорил док, какой-то мужик, и… мистер Дэвис? Затем взвизгнул женский голос. Смиту показалось, что он уже его где-то слышал. Спустя какое-то время к нему ворвалась эта самая женщина, которая тут же его узнала:

– О, кого я вижу. Хам и деревенщина. А теперь ещё и убийца мексиканцев. Ну и что ты тут делаешь?

Тут-то Шерман и понял, что имеет дело с Гадюкой, самой противной до одури женщиной на этом клочке Богом забытой земли.

– Кхе, я? Я вернулся сюда после ранения, когда охотился на Сэмюэля Райта. Вон, в мешке бумажка на него, а меня видел помощник шерифа. Как только прибыл к доктору, в его дом ворвался мексиканец, который верещал о том, что во дворе стоит лошадь его друга. Я правда не знаю, чего это он, эту лошадь я купил у индейцев. Ну и выхватил он револьвер и на меня навёл, а дальше – док попытался его обезвредить, а тот выстрелил в меня навскидку и давай ножом махать. Ваш друг попал в меня, но я смог защитить дока, но, к несчастью, пристрелил бедного мексиканца, – ответил ей Шерман. В глазах Сальмы читалось недоверие. Она вышла из операционной, хлопнув дверью. Шерман даже не пытался шевелиться – с такой дырой на все пузо он проползет максимум до соседнего забора – и там растеряет все свои внутренности. Оставшись лежать в кровати, Смит раздумывал над своей судьбою. Как его вообще занесло в это захолустье, где человек человеку – волк? Неужели не было более пригодных мест для жизни? Финикс, Эль-Пасо и другие. Это города идеально бы подошли… Для кого? Для тех, кто не привык марать руки? Для тех, кто для того, чтобы построить свое счастье, не готов пошевелить даже пальцем? Нет, Шерман был не из числа таких. Его любимая девушка – револьвер, а его лучший друг – верный конь. Хоть в этой ситуации именно конь и подставил Шермана. Хотя по чем обвинять жеребца, когда виновен сам хозяин? Его рассуждения были прерваны ворвавшимися в операционную бугаями. Те его грубо связали по рукам и ногам, под причитания дока о том, что швы на животе могут разойтись, и погрузили на коней, после чего повезли в неизвестном направлении. «Как бы и правда от такой тряски кишки не вывалились. Однако сейчас это было бы спасением…", – подумал Смит, уже мысленно готовя себя к смерти.

Дон не мог спокойно смотреть на распростертый у окна труп мексиканца. Теперь ему казалось, что он еще долго не сможет обрести покой в собственных стенах, которые отныне и навсегда будут запятнаны кровью и смертью. Даже несмотря на то, что он потом отмоет их дочиста так, что от сегодняшнего дня не останется и следа. А ведь это окно было в доме его любимым… Пока Гадюка ворвалась в операционную, доктор улучил момент и сорвал с рядом стоящей вешалки свой плащ. Парни Гадюки напряглись, но увидев, что Дон всего лишь накрывает им погибшего, убрали руки с револьверов.

Входная дверь раскрылась в тот самый момент, когда Дон отходил обратно к операционной, и это заставило его обернуться. Четверо мексиканцев вошли в нее, и первый – так сильно похожий на убитого, только намного старше, с ходу кинулся к телу, откинув ткань плаща с окровавленной головы. Этот человек был отцом убитому, и при виде этой печальной картины у Дональда на душе заскребли черные, как самая темная ночь, кошки. Лоб мужчины прорезали глубокие морщины, из глаз хлынули слезы, он крепко обхватил мертвого сына руками, раскачиваясь вместе с ним из стороны в сторону и надрывно рыдал. Все присутствующие в знак скорби и уважения сняли шляпы. Интересно, скорбел бы так по своему сыну-отступнику гордый лорд Квентин МакГроу, узнай, что он умер на чужбине, вдалеке от могил своих предков, и никогда не ляжет с ними рядом в семейной усыпальнице в Уиклоу? Да, отец и сын не нашли понимания и расстались чужими людьми, но сама мысль о том, что родителям пришлось бы хоронить его таким молодым рвала Дональду душу. Этого он точно для них не желал.

К убитому горем отцу тихо подошла Сальма и сочувственно сжала ему плечо. Они о чем-то поговорили по-испански, так тихо, что Дон не смог разобрать ни слова, кроме своей и Дэвиса фамилий. Потом она подошла к доктору.

– Я все так же не верю тебе, ирландец, – твердо произнесла Сальма, не сводя с доктора пронизывающего черного взгляда, – однако, выгоднее для всех считать это правдой. И запомни, МакГроу, – ее последние слова прошелестели, словно шипение змеи, давшей ей прозвище, а пальцы на миг вцепились Дону в локоть, – ты теперь мой должник.

Что могло быть хуже, чем попасть в должники к Гадюке? Только попасть к ней в плен, в сырой, темный подвал, и терпеть изощренные пытки Чивалдори. Дон смотрел, как бандиты хватают Смита, в состоянии, близком к шоку, но не вмешаться не мог.

– Постойте, эй, ему будут нужны перевязки, – он встал на пути у мексиканцев, вытаскивающих скрючившегося от боли стрелка из операционной, – иначе, при неграмотном уходе за раной, он умрет! Аккуратнее же, ну, не дрова несете!