Виктор Иутин - Опричное царство

Что было отечество в ваше царствование и в наше малолетство? Пустынею от Востока до Запада; а мы, уняв вас, устроили села и грады там, где витали дикие звери…

Бесстыдная ложь, что говоришь о наших мнимых жестокостях! Не губим Сильных во Израиле; их кровию не обагряем церквей Божиих: сильные, добродетельные здравствуют и служат нам. Казним одних изменников – и где же щадят их? Много опал, горестных для моего сердца; но еще более измен гнусных, везде и всем известных…

Хвала Всевышнему: Россия благоденствует; Бояре мои живут в любви и согласии: одни друзья, советники ваши, еще во тьме коварствуют…

Угрожаешь мне судом Христовым на том свете: а разве в сем мире нет власти Божией? Вот ересь Манихейская! Вы думаете, что Господь Царствует только на небесах, Диавол во аде, на земле же властвуют люди: нет, нет! везде Господня Держава, и в сей и в будущей жизни… Ты пишешь, что я не узрю здесь лица твоего Эфиопского: горе мне! Какое бедствие! Престол Всевышнего окружаешь ты убиенными мною: вот новая ересь! Никто, по слову Апостола, не может видеть Бога! Положи свою грамоту в могилу с собою: сим докажешь, что и последняя искра Христианства в тебе угасла: ибо Христианин умирает с любовью, с прощением, а не с злобою. К довершению измены называешь Ливонский город Вольмар областию Короля Сигизмунда и надеешься от него милости, оставив своего законного, Богом данного тебе Властителя. Ты избрал себе Государя лучшего! Великий Король твой есть раб рабов: удивительно ли, что его хвалят рабы? Но умолкаю: Соломон не велит плодить речей с безумными: таков ты действительно…»

Так и началась переписка, продлившаяся вплоть до смерти Курбского в далеком пока от того дня 1583 году. Сколько еще впереди ядовитых слов, сколько мыслей о сущности государства и религии, сколько уличительных речей! Их письма, наполненные ненавистью друг к другу, станут литературным памятником столетия спустя.

В сентябре в Москву прибыли послы от германского императора и магистра Тевтонского ордена в Священной Римской империи. Иоанн верил в то, что переговоры будут касаться совместной борьбы против Польши, и магистр Вольфганг в письме много говорил о союзе с Москвой. Но прибывшие послы говорили лишь об одном – чтобы царь выпустил из плена бывшего магистра ордена в Ливонии, старика Фюрстенберга. С трудом сдерживая бешенство, Иоанн отвечал:

– Снова вижу, что с вами, немцами, договариваться ни о чем нельзя. Еще недавно ваш магистр писал мне, что хочет заполучить Пруссию и готов повести полки против Литвы. Теперь же вы пришли говорить со мной о другом, и не услышал я ни слова о нашем союзе. А магистру вашему передайте – ежели отнимет он у Сигизмунда Ригу и Венден, то отдам ему старца Фюрстенберга.

Переговоры зашли в тупик. Фюрстенбергу суждено было умереть через несколько лет в плену, а германцы так и не вступили в войну с Сигизмундом.

Сразу же после завершения переговоров с германцами Иоанн решил наконец ослабить клан Захарьиных. Он был властителем всего, что жило и стояло на русской земле, и больше всего ревновал саму власть. Все, кто возносился подле него, тут же начинали этой властью злоупотреблять – Шуйский, Воронцов, Сильвестр, Адашев. Не избежали этой участи Захарьины, и Иоанн не собирался им этого прощать. Данила Захарьин был у них главой семьи, его люди и друзья повсюду и сейчас, пожалуй, нет могущественнее человека во всем государстве. Иоанн понял это давно и решил, что сейчас настало время лишить Захарьиных столь сильного предводителя.

Он пришел тут же по зову государя, и Иоанн, любезно улыбаясь, сказал ему:

– Сейчас мне опытные воеводы нужны в борьбе с Литвой. Отправляйся в Вязьму в полк князя Бельского.

Данила Романович опешил от столь неожиданного приказа. Уже много лет он никуда не выезжал из Москвы, ибо принимал участие в управлении государством. А теперь на кого все оставить? На Василия? Не справится он! Никита в Кашире стоит с полками. Выходит, не остается никого! Враги Захарьиных тут же сделают все против них, раздавят! Нельзя ехать!

– Как же так, государь? – Данила Романович бухнулся на колени перед сидящим в кресле Иоанном и хотел было сказать, что не время ему сейчас покидать Москвы, недругов много у государя, наследников надобно воспитывать, и еще многие мысли роились в его голове, но увидел каменное лицо Иоанна, его тяжелый взгляд и осекся. Пришлось покориться. Последним ударом для Данилы Романовича было то, что Иоанн не позволил ему целовать свою руку, лишь сказал кратко:

– Ступай!

Данила Романович вышел из государевой палаты словно в воду опущенный. Как же быть, что делать? Это была настоящая опала. «Заигрался ты, заигрался», – думал он с досадой и клял себя, что перестал быть осторожным.

Пока боярин прощался с домочадцами, давал брату Василию и шурину Сицкому последние указания, при дворе стало известно, что к Полоцку подошло литовское войско во главе с паном Радзивиллом…

Литовский лагерь утопал в проливных дождях. Земля раскисла и превратилась в вязкую жижу, которая засасывала едва ли не по колено. Новые стены Полоцка слепо высили перед литовцами во тьме. Изредка били по стенам пушки, город так же отвечал выстрелами, но на приступ литовцы не решались. Вскоре стало известно, что воеводы Пронский и Серебряный выступили из Великих Лук и медленно двигались в обход литовского лагеря, дабы ударить противнику в тыл, но проливные дожди задержали и их. Литовцы впали в уныние, спасали себя крепкой брагой, превозмогая этим тоску, страх смерти, холод, дождь и болезни.

Нещадно пил и пан Радзивилл – вместо того, чтобы руководить осадой и готовить войско к штурму. Казалось, он и сам понял, что город ему не взять.

Среди прочих командующих в его войске был Андрей Курбский. Говорят, в дарованных королем землях он тут же установил железный порядок, слуги боялись его, а соседи ненавидели – и уже в столь короткий срок пребывания в Литве. Мало того, что он отступник, так еще и просто гнилой человек. Радзивилл не верил ему, в глубине души презирал и не желал отправляться с ним в поход, но Курбский просил об этом самого короля – пришлось уступить. Молвят, на новых землях своих уже успел рассориться с соседями, слуги и холопы не любят его за гнусность и вспыльчивость. Да и в самом взгляде его, голосе и жестах есть что-то отталкивающее.

Едва Полоцк взяли в осаду, Курбский тут же начал призывать командование начать штурм в ближайшее время. Из-за недоверия к нему Радзивилл тянул, и это стало его ошибкой – вскоре начавшиеся сентябрьские проливные дожди ухудшили их положение. И старому гетману ничего не оставалось, кроме как сидеть в своем шатре у жаровни и пить вино.