Марк Казарновский - Город, которого нет

– Так, что мы имеем, – произнес он наконец. – Мы имеем аптекаря Фогеля и его девушку Марию. Которая беременная сидит по милости императрицы российской в крепости. Что нужно сделать. Во-первых, не лезть в эту астрологию. Нам и без звезд бывает плохо. Во-вторых, дать команду в Санкт-Петербург, чтобы девочке помогли так немного с едой, немного с фруктом и немного гелд. Гелд ещё никому не мешало. Этим должен заняться помощник Фогеля-аптекаря Арнольд.

В-третьих, он должен выйти на коменданта крепости. У него наверняка или запор, или понос, или чесотка, или золотуха или что-нибудь с членами тела. Коменданту нужно обещать весь комплекс лекарств бесплатно и до конца его дней. Чтоб он таки был здоров.

И его жене все румяна, белила, краски для бровей и чего там ещё теперь эти бессовестные красят.

Всем капитанам кораблей, заходящим в Неву за товаром, строго указать передавать продукты питания коменданту.

Установить связь с девочкой через известную нам даму. В чем нуждается, чтоб все было доставлено.

С этими указаниями утром пошлите гонца. Господин Фогель пока останется здесь. Но мы слышали и без ваших, герр Фогель, звезд, что государыня российская плоха. Так что, как обычно, все в руце Божьей.

10 января 1762 года Елизавета Петровна скончалась. На престол вступил странный принц гольштинский Петр III.

В его короткое и, скажем прямо, бестолковое правление были изданы некоторые указы, резко перевернувшие, в частности, жизнь Фогеля. Мы имеем в виду Указ об упразднении тайной канцелярии.

Фогель тут же оказался в Санкт-Петербурге и сам комендант крепости выделил ему помещение в своей квартире. Кстати, комендант ещё долгие годы говорил за пивом или чем покрепче, что такого провианту крепость сроду не получала.

– Даже простой солдат на часах жрал ревельскую колбасу!

У Фогеля росло трое детей. Двое мальчиков. Все рыжие.

Я родился в Кёнигсберге в 1912 году нового, XX века. Века благословенного. Когда не было войн, вернее они были, но где-то там. Далеко. А у нас – не было. Зато было много сосисок и колбас, и другой вкусности. Которая улетала у меня, мальчишки, махом. Мама не успевала крикнуть: – мыть руки, – а всё уже в руках. Хотя мы, дети, были к правильному обхождению приучены. Ещё бы – аптекари Фогели – вот кто мы были. Конечно, когда тебе 7–9–10 годов, особенно в бытовые и иные дела взрослых не вдаёшься. Больше всё гулянки да речка Прегель, что давала нам многое. А вот хороший дом, да нарядная всегда мама, да горничная симпатичная Минна – всё это, считалось, само собой пришло, да не уйдет никогда. (Как бы не так).

Я с детства знал, что мы, Фогели – это аптеки. И на Синагогенштрассе, где стоял наш дом, и на Кузнечной, и на улице Хлебных лавок, везде были наши аптеки. Так нас и звали – аптекари. Это значит, что и папа мой – аптекарь Михель Фогель. Потом конечно я узнал, что он, мой папа, вовсе даже Моисей. Но это – потом. И дедушка мой, Эля Фогель, тоже аптекарь и прадедушка – аптекарь.

Одно время мне казалось, что все взрослые жители моего города, исчезнувшего в мгновенье, все поголовно или аптекари, или адвокаты, или банкиры. Да, да. Был и банк у нас, так и назывался – Фогель–банк.

Так кто же мы? Я – Веня, (как меня в школе и на улице ребята звали). Папа – Михель. Так вот, были мы обыкновенные немецкие, вернее, в те времена, прусские жители естественно страны Пруссия, которая потом стала Германией. Но всё потом. Потом.

А пока мы всем семейством чинно ходили в кирху, что на Дюрерштрассе. Или в Штайндаммовскую. Или ещё куда. Хорошо помню чудесное пение хоров в кирхе да звучание органа. Но вечерами в нашем доме вот что происходило. Отпускалась горничная Минна. Мама расставляла серебряные приборы, папа приносил из булочной хлеб – плетенку (халу). Мама зажигала свечи, все мы садились за стол. Вымытые, чистенькие. И уже знали – празднуем субботу. Правда, окна велено было занавешивать и на улице да в школе или где ещё и кому-либо об субботах не болтать.

Оказывалось, что мы празднуем «шабес», субботу, святой день у евреев. Вот таким образом я по субботам становился не немцем-прусаком, а просто еврейским ребёнком. Теперь понятно, чем, или кем мы были, Фогели аптечные. Мы были крещеными евреями, принявшими протестантство. Но остались евреями. И не только по субботам.

Вероятно, нужно немного сказать о кенигсбергских евреях. Хотя эти воспоминания и особенности жизни прошли через мою призму времени. Что там мальчику 10 лет, может запомнится.

Оказалось – может. Во-первых, мы, Фогели, были всеядны. И с удовольствием поглощали свиные сосиски. И колбасы были в почете. Но когда мама говорила, что вот этого есть нельзя – мы и не ели.

Помню, что все, и бедные, и средние и богатые в воскресные дни с сумками да кошёлками шагали на базар. Все мы хорошо знали немецкий – он же наш родной язык. Но дома мама и папа говорили на идиш и посмеивались над нами, детьми, что мы многое из мамэ-лошен 4 4 Мамэ-лошен – мамин, родной язык (идиш.). не понимаем. Но мы быстро его осваивали. Ещё бы – почти немецкий.

Особенно легко нам давались запретные выражения. Например – тухес 5 5 Тухес – задница (идиш.). . Или – шлимазл 6 6 Щлимазл – растяпа, неудачник (идиш.). . Да много чего мы понимали с пол-оборота.

Так вот, помогали мамам нести с базара яйца, пышки, мясо, масло, сыр. А базар шумел. Немецкий, польский, идиш, литовский – и все это шумит, балакает, ругается, смеётся. А ещё здорово, если на базаре встретишь Баську. Дочь семьи Резников. Сам Резник был спокойный, благочестивый еврей. Не крещёный. О Басе же расскажу позднее. Если вообще смогу рассказать. Жили мы на острове Кнайпхоф. Всего было три городка: Кнайпхоф, Альтштадт и Лебенихт, которые и составили славный Кёнигсберг. Мы, Фогели, жили, как я уже сказал, на острове Кнайпхоф. Здесь в основном обитали купцы, судовладельцы, в общем – «бизнесмены» или гешефтмахеры. А в районах Альтштадта и Лебенихта уже царила кенигсбергская аристократия: учёные, музыканты, адвокаты, журналисты, врачи.

Вообще, город был лоялен ко всем пришлым. Поэтому-то в нём не было ни гетто, ни погромов. До 1933 года, когда вдруг в жителей города разом вселилась зараза, отравившая все оставшиеся годы существования города.

А пока на нашем острове – главный храм города – Кафедральный собор. Одна его стена всегда покрыта плющом. Рядом – могила Канта. Что нам, ребятам, было совершенно не интересно. Интересно же было пробежаться по улицам, чистым и мощенным до маяка, что в конце Рыбной деревни. А запахи! Смола, битум – конопатят лодки. Салака, селёдка – ее запах не выветривается. Сейчас осень – ее и вялят на уже осеннем солнце. Город весь красновато-палевых оттенков. Черепичные крыши, запах водорослей, дождя и мокрой сирени. Туманы по вечерам с реки Прегель.