Александр Ушаков - Юность императора

– Значит, я должен буду оставить Корсику?

– Что делать, малыш? – развел руками Карло. – На Корсике нет военных школ… Впрочем, – на всякий случай добавил он, – если не хочешь, ты можешь остаться и стать юристом…

Наполеоне презрительно покачал головой.

– Так как? – испытующе взглянул на него Карло. – Поедешь?

– Да!

– Вот и прекрасно! – довольно улыбнулся Карло.

Говоря откровенно, он и сам был несказанно рад предстоящей поездке. Из Отена он собирался отправиться в Версаль, где министр финансов Неккер созывал представителей трех сословий, дабы к всеобщему удовольствию решить вопрос о налогах. Не смотря на свой асессорский оклад и членство во влиятельном дворянском «Совете двенадцати » , Карло постоянно нуждался.

Причинами всех его бед были его непомерное расточительство и крах практически всех его начинаний. Заведенная с помощью французов школа шелководства не окупала расходов, солеварня не работала, и, дабы хоть как-то сводить концы с концами, он был вынужден закладыватьвиноградники.

И вот теперь, выбранный делегатом от корсиканского дворянства, он очень надеялся на то, что в обмен на свою лояльность французскому королю сумеет получить значительную компенсацию.

– Но прежде чем отправиться в школу, – снова заговорил Карло, – тебе придется провести несколько месяцев в Отене и в местной школе научиться говорить по-французски…

– Хорошо, – пожал плечами Наполеоне, – я выучу французский язык!

– А никто в этом и не сомневается! – улыбнулся отец.

– Когда я должен ехать?

– Через неделю… – вздохнула мать.

– Тогда все это время я не буду ходить в школу! – решительно произнес Наполеоне.

– Почему? – недовольно взглянула на него мать.

– Буду прощаться с Корсикой!

Летиция перевела взгляд на мужа, и тот, прекрасно зная, что все споры и тем более запреты бессмысленны, кивнул.

– Прощайся… – вздохнула она.

Все последующие дни мальчик уходил из дома с первыми лучами солнца и возвращался с его заходом. Он бродил по горам, спускался в ущелья и подолгу стоял на своей заветной скале, всматриваясь в горизонт с таким пристальным вниманием, словно пытался увидеть за ним неведомую ему страну.

Его постоянно мучили одни и те же мысли о том, как он уживется со своими завоевателями и не предаст ли он, уехав во Францию, самого себя, как это сделал его отец? Да и как можно служить французскому королю и в то же время оставаться корсиканским патриотом?

Размышляя над этими неразрешими для него вопросами, он потерял сон и аппетит, и Летиция с тревогой поглядывала на осунувшегся и постоянно мрачного сына.

Но однажды его осенило. А зачем ему верой и правдой служить какому-то там королю, когда у него была его Корсика! Он выучится, получит офицерское звание, вернется домой и тогда все узнают, на что он способен! А пока придется потерпеть…

Успокоив себя, Наполеоне часами бродил по острову и с такой жадностью вдыхал в себя пахнувший апельсинами и цветами родной воздух, словно хотел им надышаться на несколько лет вперед. И ему даже в голову не приходило то, что он заключил первый компромисс с собственной совестью, который, как известно, только в первый раз дается с трудом…

15 декабря 1778 года Карло с сыновьями и сводным братом своей жены, молодым Фешем, который должен был закончить свое образование в духовной семинарии Экса, покинул родной остров.

Вместе с Буонапарте ехал кузен Летиции, Аврелий Варезе, которого отенский епископ назначил субдьяконом. У всех на глазах были слезы, Жозеф разрыдался, и только Наполеон не проронил ни слезинки.

Когда шхуна вышла в открытое море, он прошел на корму и со скрещенными на груди руками простоял на ней до самого вечера, задумчиво глядя туда, где за игравшими белой пеной волнами осталась так любимая им родина…

В Оттен Карло приехал в двадцатых числах декабря. Местный колледж был училищем второго разряда, в котором детей готовили к дальнейшей учебе. Именно в нем будущему офицеру предстояло учиться французскому языку.

Юный корсиканский патриот вступил в совершенно новый для него мир, о существовании которого даже не подозревал. Его соплеменники продолжали жить в прошлом измерении.

Из их уст мальчик слышал угрозы и проклятия на голову угнетателей отчизны, и с первого дня своего пребывания в школе он чувствовал невольную антипатию к своим новым товарищам.

Он не понимал их шуток и игр, которые на Корсике так или иначе были связаны с патриотическими или военными событиями.

Что же касается его воспитания и образования, то здесь дело обстояло еще хуже. Он не знал ни единого слова по-франзцузски. Помимо итальянского языка, который он начал изучать в женской школе, его знания ограничивались отрывочными сведениями из Библии, арифметики и грамматики. В чем не было ничего странного, поскольку юного патриота куда больше интересовали рассказы его кормилицы, рыбаков и пастухов о священной войне за свободу.

Если говорить о воспитании нового ученика, то его попросту не было, и это был самый настоящий маленький дикарь со всеми вытекающими отсюда печальными последствиями. Однокашники сторонились диковатого и замкнутого в себе ученика.

Для многих французов корсиканцы и по сей день были подданными, и они не могли относиться к ним как к равным. Они ничего не знали ни о Корсике, ни об ее населении, и маленький представитель неизвестного и не почитаемого ими народа был для них чужим.

Итальянский акцент корсиканца, его странное имя, которое переводилось на французский язык как «Солома в носу», давали повод для насмешек.

Эти насмешки приводили Наполеоне в бешенство. Да что там насмешки! Одно слово «покоренные», которым товарищи называли корсиканцев, выводило его из себя. В ярости бросался он на обидчиков, и… своим неистовством вызывал у них еще большее веселье. Постепенно в Наполеоне развилось то самое недоверие к окружающим, от которого он не избавится никогда.

«Наполеон, – писал 30 июля 1833 года аббату Форьену в своем письме аббат Шардон, который обучал обоих Бонапартов в Отене французскому языку, – был в первое время своего пребывания в Отене ворчлив и меланхоличен. Он не играл ни с кем из своих сверстников и гулял один на дворе.

У него было много способностей, и учился он очень легко. Когда я давал ему уроки, он глядел на меня своими большими глазами, широко раскрыв рот; когда же я повторял ему только что сказанное, он не слушал. А когда я делал ему за это замечание, он отвечал холодно, почти повелительным тоном: «Я все это уже знаю»».

Так оно и было на самом деле. Юный корсиканец обладал прекрасной памятью и мог повторить за учителем почти слово в слово все, сказанное им.