Степан Лукиянчук - День длиною в 10 лет. Роман-мозаика. Часть 3

После того, как Дубцев смыл «коня», на парашу залез Саша Белый и стал подкрикивать в её отверстие. Ему ответил голос. Оказалось, что в соседней камере в одиночке сидел их знакомый из СУСа, который отбывал наказание в изоляторе. Груз с чаем, а затем и сигаретами со спичками были в скором времени благополучно переправлены в соседнюю камеру – «подогрели» пацанчика-страдальца.

Эти двое из СУСа меня сильно напрягали, особенно Саша Белый. Отчего-то он вдруг решил, что среди нашей четвёрки он лидер. Он считал, что как к человеку, сидящему в строгих условиях и «страдающему» за «людское», к нему должно быть особое отношение. Саша – худощавый высокого роста мужик с перебитой переносицей, навязчиво-требовательно просил, чтобы мы передавали по всем этапам, с кем встретимся, где только будем, что в СУС нашего лагеря нужны вещи: очки, кроссовки, часы, дезодорант, бритвенный станок, желательно марки «Жилетт» и прочее. «Это же я не для себя прошу, – бил себя в грудь Саша Белый, – мне этого ничего не надо. Я для пацанов в СУСе стараюсь!»

Меня его слова сильно удивляли. За всё время, проведённое мной в лагере, я никогда не имел часов, не имел дезодоранта и кроме зековских кирзовых ботинок ничего я не носил. Всё это, конечно, можно было приобрести у барыги, но лишних средств на такое излишество у меня не было. А тут встречается мне на пути «пассажир», который почти требует подобные вещи, якобы для «страдающих» пацанов в СУСе. Мне бы так «страдать». Ну, попросил бы чаю, сигарет, трусы там, носки – эта нужда мне понятна. Часы же, причём именно механические, бритву, причём именно «Мак 3» – таких нужд я не понимаю.

Долго я ещё терпел его горячие пламенные речи. После того, как Саша Белый решил, что вправе учить меня арестантской жизни, мне пришлось вступить с ним в диалог.

– Белый, – прервал я его, – поправь меня, если я не прав. Я думаю, что почти наверняка в СУС ты загремел за систематические нарушения типа курения в бараке или сна в неположенное время. Ну, максимум, за то, что спалился с телефоном. Скажи мне, почему ты решил, что страдаешь за меня или ещё за кого-то? Ты страдаешь за себя, а не за общее дело. Во-вторых, я гляжу, ты прибаулен неплохо, куришь цивильные сигареты, верно, тебя с общего загрели хорошо перед этапом? А я вот поехал на этап, меня с общего даже ломаной сигаретой не угостили. Вот, Митяй, уже который час здесь самокруткой смолит, а ты куришь фильтровые и даже не предложил мужикам. Ты сидишь с нами в одной камере. Здесь все мужики. Если ты стремишься жить по понятиям, так прежде научись уважать окружающих тебя людей. А тот понос, который ты тут несёшь, прибереги для лохов. Веди себя достойно. Здесь особенных людей нет.

После моих слов СУСовские переглянулись. Пыл Саши Белого поубавился. Остаток времени мы провели, почти не разговаривая.

В нашей камере мы просидели весь день. Хорошо, что инспектор на продоле не отказался принести нам пару раз чайник с кипятком. Благодаря этому мы смогли попить чай и заварить сухпаёк. По непонятной причине с довольствия мы в этот день были уже сняты, поэтому ни завтрак, ни обед, ни ужин нам не были положены. Хотя фактически мы оставались на территории колонии, но документально здесь не числились. Где мы были всё это время – только Богу известно!

В половине десятого вечера нас вывели из камер и снова привели в дежурную часть. Потом по одному мы проходили через несколько решётчатых дверей, которые с мерзостным дребезжанием открывались перед нами по нажатию электрокнопки сотрудником колонии. Когда настала моя очередь, я торопливо прошёл железные двери и оказался снаружи периметра колонии. Нас усаживали в ряд на корточки лицом к стене с требованием сомкнуть руки за головой. Позади нас стоял конвой из нескольких автоматчиков и пары кинологов с рычащими овчарками. Старший конвоя, невысокого роста плотненький капитан, зачитал нам сзади, как скороговорку, предупреждение, что в случае провокации к нам будет применена служебная собака, а в случае побега, будет применено оружие.

– Встали и пошли! – c напряжением в голосе крикнул начальник конвоя. – Идём в колонну по двое, соблюдаем дистанцию. Не оглядываемся, не разговариваем!

Впереди три автоматчика, сзади три автоматчика, по бокам конвоиры со служебными собаками. Шли молча по песочной мокрой дороге. Неожиданно начал накрапывать дождь. Рядом со мной в колонне, взвалив сумку на плечо, топает Митяйкин. У него окладистая седая борода и гладко выбритый череп. Хотя годов ему, должно быть, не так много, эта его седая борода придавала ему на вид ещё лет пятнадцать сверху. Митяйкин всё норовит бежать вперёд, хотя нас предупредили, что ближе к впереди идущему конвою на 10—15 метров не приближаться. Я его толкаю своей сумкой, напоминаю. Один из конвоиров оборачивается и рыкает: «Не разговаривать!».

Идём. Впереди на дороге различаю парочку. Они ещё далеко, а зрение у меня подсевшее, я не различаю кто там. Парочка заметила нашу дружную процессию и зажалась в проём близлежащего здания. Проходя мимо, я повернул голову, посмотрел на них. Это оказались две девчонки-подростка. Они стояли у стены и во все глаза разглядывали нас. Нет, они смотрели на нас не как на зверей в зоопарке, а как на каких-то чудовищ, которые в любой момент могли кинуться на них. Что ж, мы заслужили такое отношение.

Идём по гражданской улице, по вольной улице. Странно мне всё вокруг, непривычно. В последний раз я шёл по этой улице семь лет назад, только в обратную сторону, когда меня этапировали сюда отбывать наказание. Оглядываюсь по сторонам, но стараюсь крутить головой пореже и незаметнее, чтобы конвой не раздражать. Не смотрю – а как будто щупаю глазами, всасываю, впитываю, стараюсь запомнить ногами осязание вольной песочной дороги под моими башмаками, украдкой оглядываю здания и частные дома, дворы; поглядываю, как со стороны свободы выглядит наша колония. Мне хочется понять, что испытывают люди, смотрящие на наш лагерь, на место содержания заключённых?

А может они не смотрят, не замечают, не хотят замечать, потому что зрелище это неприятное, тяжёлое.

Наш этап был не очень большой. Конвой не испытывал каких-либо серьёзных трудностей. Сама колония располагалась на окраине маленького режимного посёлка, население которого едва ли достигало тысячи человек. В основном дома в этом селении были деревянными частными избёнками с приусадебными участками.

Нас вели по узким жилым улицам в сторону местной железнодорожной станции. Я шёл и украдкой посматривал по сторонам, смотрел на идущий впереди конвой, который, видимо по служебной инструкции, часто оборачивался и оглядывался на нас. Я смотрел на автоматы конвойных, которые они держали наизготовку и которые по той же самой инструкции они должны были применить в случае попытки заключённых к бегству. Глядел на всё это, и у меня вдруг возникла шальная, совершенно случайная мысль (просто мысль и ничего более): вот если взять и сорваться с места, нырнуть в проулок между домами, перескочить через деревянный забор и попытаться раствориться в ночной мгле – будет ли у меня шанс?