Дарья Аппель - Девятый всадник. Часть 3

«И ребенок… великая княжна Мария… была его дочерью?» – продолжала размышлять вслух графиня фон Ливен. – «Тогда я понимаю, почему господин Рибопьер столь сильно пострадал».

«Гонцов всегда убивают первыми. И неважно, приносят ли они плохие или хорошие новости», – проговорил Кристоф тихо, но жена его услышала и закричала:

«Но нам тогда надо спасти твоего адъютанта! Его и так пытались сгноить в крепости!»

«Сейчас он уже ничего не может предъявить им».

«Но они до сих пор думают, будто письма у него!»

«Не беспокойся», – твердо произнес Кристоф. – «Не стоит волноваться. Мы слишком мало знаем про то, что случилось с Сашей и почему ему пришлось уехать из имения в Петербург».

«Но это ужасно – пребывать в неведении!» – Доротея уже начала руки ломать. – «А вдруг нам будут угрожать?»

«Дотти», – твердо и как можно более уверенно проговорил Кристоф. – «Пока я здесь, с тобой, нам ничего не может грозить. Поверь мне, бывало и хуже. И мы со всем справлялись».

В ответ Дотти крепко обняла мужа и прижалась к его груди. Он ответил на ее объятья, почувствовав, как она дрожит, как напряжено и сковано ее тело.

«Вроде ты говоришь, что нечего бояться, Bonsi», – прошептала она обеспокоенно. – «Но мне все равно тревожно… Пойми, кроме тебя, у меня нет никого».

«У тебя есть отец. Альхен и Костя. Матушка моя… Государыня, в конце концов», – не задумываясь над своими словами, проговорил Кристоф ей в ответ.

«Ах, это не совсем то, что я имела в виду…», – покачала головой Дотти. – «Знаешь, тогда, когда ты болен был, я уже об этом думала, и поняла, что без тебя мне будет очень печально жить на этом свете. Настолько печально, что, наверное, недолго тебя переживу».

«Пустое, ничего со мной не случится более», – произнес граф, снова хмурясь, так как не любил подобных разговоров. Ей бы сейчас рассказать, через что он прошел и остался при этом в живых! А тут какие-то непонятные интриги, с которыми можно справиться, найдя их зачинщика и призвав к ответу. Вот когда тебя и пятерых твоих людей берет в кольцо отряд персов… Или же в тебя стреляют «синие»… Или же ты прыгаешь с горящей мельницы на гору трупов. Этими воспоминаниями граф ни с кем не делился. Даже в своем личном дневнике он упомянул их мимоходом, как некие рядовые события. О том, как рассказать о них, тем более, его юной трепетной жене, которая может расплакаться из-за брошенных в ее адрес упреков и тревожится из-за каждой непонятной ситуации, он не знал. Решил, что лучше молчать, но вскоре понял: рано или поздно Дотти все равно узнает истину. Ее любопытство воистину безгранично, и только тактичность удерживает ее от бесконечных расспросов обо всех подробностях его прошлого.

Она молчала в ответ и все сильнее прижималась к нему. Граф встал с канапе и подхватил ее на руки, отчего девушка вскрикнула и рассмеялась – слишком уж неожиданными показались его действия. А затем понес ее в спальню, дабы подарить краткое, но столь пленительное счастье…

Через несколько часов Кристоф проснулся от того, что понял: кто-то стоит над его кроватью. Он открыл глаза. Стоявший рядом был не виден никак, но тень отбрасывал прямо на его лицо. Сквозь щель в тяжелых портьерах просачивался зыбкий лилово-серебристый свет белой ночи. Темная фигура никуда не перемещалась, нависая над ним. Граф посмотрел на лежащую рядом с ним Дотти. Ее лицо казалось мертвенно-бледным, чуть тронутым синевой под неплотно закрытыми глазами, грудь почти не вздымалась, дыхание не было слышно. Он тронул ее рукой, поправил волосы, выбившиеся из заплетенной на ночь косы. Только тогда Дотти вздохнула и, не просыпаясь, перевернулась на другой бок. Кристоф затаился и начал пристально наблюдать за фигурой, стоявшей у изголовья. «Я помню, кто это», – подумал он. – «Но что ему здесь надо?» Откуда-то он знал: пришельца надо позвать по имени, и тогда он покинет спальню. Но имя выскользнуло из памяти. Тогда граф мысленно задал вопрос, обратившись к тени: «Кто ты?»

«Друг твой», – возникла в голове ответная мысль.

«Отлично», – решил Кристоф. – «Значит, с ним можно говорить. Тогда, помнится, нельзя было».

Он вспомнил детство, когда вот такая же темная фигура стояла над ним, заслоняя окно, рядом с которым находилась его кровать. Тогда он перепугался сильно, ибо видение показалось угрожающим, готовым причинить ему вред. Может быть, испуг усубляли жар и боли во все теле – тогда, в детстве, эта тень являлась Кристофу исключительно во время болезни, и он стонал, и кто-то – или Минна, или матушка, или няня – вставали и крестили его, давали ему попить или обтирали лицо платком, смоченным в холодной воде, и фигура с некоторой неохотой отходила от постели, становилось спокойно, вся комната принимала знакомый вид, и в ней, казалось, не оставалось места никаким странным и пугающим явлениям.

Сейчас страха почти не было. Только некое неприятное чувство, словно его бы в неурочный час к нему вломился незнакомец и что-то от него требует.

«Раз ты друг, то почему явился мне именно в таком обличии?» – спросил Кристоф

«Шестого более нет», – отвечала тень.

Граф закрыл глаза. Шестой рыцарь – это граф Петр Талызин. После переворота он, подобно многим, никак не пострадал. Продолжал командовать преображенцами. Продолжал собирать людей на мистические беседы и посиделки, заканчивающиеся далеко за полночь, но не тем, чем подобные застолья обычно заканчиваются, а чинным пением гимнов к утренней заре и к звезде Венере. Никаких следов болезни или даже просто тоски Кристоф не замечал в приятеле. Но он слишком поверхностно знал его, чтобы обратить внимание на какие-либо странности в поведении последнего

«Он сам?» – обратился н с вопросом к присутствующему, и тут почувствовал, что тень начала рассеиваться, а призрачный, льющийся из окна, сделался несколько ярче. Приближался рассвет. И видение, подобно всем кошмарам, царящим в ночи, постепенно уходило в небытие, откуда оно и явилось.

«Скажи, что стало с Шестым?» – повторил Кристоф шепотом, довольно громким, как ему показалось в тишине спальни.

Но ответом было лишь молчание. Свет дня вступал в свои законные права, и, несмотря на то, что в спальне, благодаря тяжелым портьерам, до сих пор царил полумрак, тени развеялись, очертания мебели сделались более четкими, реальными. И увиденное ночью казалось причудливым сном. Однако Кристоф мог ручаться, что полностью бодрствовал, и мысленный диалог с тенью провел исключительно у себя в голове. Он закрыл глаза, погружаясь – ненадолго – в продолжение сна, но мысли не покидали его даже в полудреме, вызывая причудливые иллюзии – ночной гость обретал явственный облик, и становился все более похожим на Шестого, и этот его приятель держал в левой руке окровавленный кинжал, который только что вынул у себя из живота, с изумлением оглядывал его, а потом обращал это оружие к самому графу, не меняя выражения своего бледного лица…