Олег Иванов - Петр III. Загадка смерти

Подруга Дашковой, ирландка М. Вильмот отмечает в дневнике в июне 1804 года два посещения княгини Ростопчиным: «Граф Ростопчин произвел чрезвычайно хорошее впечатление». Через год М. Вильмот вновь упоминает о посещении Федора Васильевича: «Мы засиделись допоздна, разговор вращался вокруг различных событий русской истории. Княгиня упомянула о визите, который Екатерина II сделала несчастному Ивану…»

В это время, если верить цитированному дневнику, Дашкова интенсивно пишет свои мемуары, начало работы над которыми М. Вильмот относит к 10 февраля 1804 года. А вот запись подруги княгини от 25 августа 1804 года: «В настоящее время княгиня очень усердно пишет свои “Записки”, и я с удивлением наблюдаю, с какой быстротой она продвигается вперед». Последние страницы мемуаров были, по-видимому, написаны в октябре 1805 года. Вероятно, после этого Дашкова вносила в рукопись некоторые дополнения в виде подстрочных примечаний: что-то припоминала она сама, что-то могли подсказать читавшие рукопись 102.

8 февраля 1806 года Марта Вильмот делает в своем дневнике следующую весьма любопытную запись: «Обедали у генерала Кнорринга, где встретили князя Барятинского. Князь очень высок и, хотя совсем не худ, походит на призрак. Там был и его брат, напротив, очень толстый и на вид добродушный, хотя именно его руками совершен ужасный акт, закончивший революцию 1762 года. Боже мой, я всегда восхищалась этим простым, добродушным лицом и до сего дня не знала (здесь подчеркнуто мной. – О. И.), что я восхищаюсь убийцей, так мало в его наружности заметны отвратительный характер и кровожадный нрав! Трудно вообразить, что он совершил злодеяние воодушевленный энтузиазмом, полагая, что совершает геройский поступок. Один Господь знает, как он оправдывает все это перед своей совестью, но говорят, что когда Павел I в наказание приказал ему сидеть у гроба Петра III главным плакальщиком (весьма изобретательно!), он не выказал ни угрызений совести, ни волнения, тогда как граф Алексей Орлов был крайне взволнован и несомненно несчастен, а ведь он совсем не трус» ш.

Первый вывод, который можно сделать после прочтения этого текста, что Дашкова никогда не рассказывала Марте Вильмот о существовании третьего письма Орлова, где непосредственно указывается на Федора Барятинского. Во-вторых, Вильмот, скорее всего, читала книги Рюльера и Кастера (последнюю – наверняка), в которых Барятинский называется непосредственным участником убийства. Таким образом, «до сего дня» не знать ей об этом было вряд ли возможно. Однако, безоговорочно доверяя Дашковой, она, вероятно, не принимала сказанное там за истинное. Судя по тексту приведенной записи, сведения, полученные незадолго перед этим, а возможно, и в самый этот день, показались Вильмот настолько достоверными, что она ни на минуту в них не усомнилась, несмотря на то что в уже подготовленном тексте «Записок» Дашковой вся вина в убийстве Петра Федоровича сваливалась на одного А.Г. Орлова.

Объективность требует упомянуть письмо сестры Марты Вильмот, Кэтрин, домой от 18 февраля 1806 года. Рассказывая об одном званом обеде, на котором присутствовали старые екатерининские вельможи, она писала: «Граф Алексей Орлов, вице-адмирал в екатерининские дни, ныне богаче любого князя в христианском мире, он наслаждается азиатской роскошью. Рука, удушившая Петра III, покрыта бриллиантами, а один огромный алмаз закрывает портрет Екатерины, улыбающейся ему в вечной благодарности» 104. Противоречие между рассказами сестер, как нам кажется, объясняется тем, что Кэтрин Вильмот приехала в Россию в сентябре 1805 года и знала значительно меньше, чем ее сестра, которую Дашкова очень любила и которой посвятила свои «Записки».

Исходя из всего сказанного выше, позволим себе сделать следующее предположение: скорее всего, после прочтения «Записок» Дашковой Ф.В. Ростопчин сообщил ей содержание ОР3. При этом то, что он рассказал Екатерине Романовне, существенно отличалось в ряде моментов от написанного в комментарии к ОР3, хранящемуся в фонде Воронцовых. Во-первых, Ростопчин рассказал, что, кроме его и Безбородко, письмо Орлова видели великие князья, императрица Мария Федоровна и Нелидова, а также что Павел I, ознакомившись с письмом, произнес не раз приводимую выше фразу. Эти важные подробности не попали в его комментарий. Напротив, в нем присутствует сообщение об уничтожении письма, о чем Дашкова, если бы знала, не могла не упомянуть (она же говорит, что после смерти Павла стало известно, что письмо Орлова не было уничтожено).

Ростопчин прекрасно понимал, на какую почву ложилось его сообщение об ОР3. «Я знаю только два предмета, – писала Е.Р. Дашкова Кэтрин Гамильтон, – которые были способны воспламенить мои бурные инстинкты, не чуждые моей природе: неверность мужа и грязные пятна на светлой короне Екатерины II» 105. При такой установке любой сколько-нибудь вероятный материал, обелявший императрицу, должен был принят, как говорят, на ура, а человек, его сообщивший, становился «истинным другом».

В свете сказанного представляется далеко не случайным, что в своем духовном завещании Дашкова велела отдать Ростопчину хранившийся у нее в спальне портрет Екатерины II, «что в трауре и в красной ленте» 106. Другим, по-видимому, куда более важным следствием благоволения Екатерины Романовны явилось ее содействие знакомству Ф.В. Ростопчина с великой княгиней Екатериной Павловной, которая была любимой внучкой Екатерины II и получила от нее свое имя, а в церемонии ее крещения вместе с императрицей участвовала статс-дама княгиня Е.Р. Дашкова 107.

Отношение Александра I к Ростопчину было, мягко сказать, не очень хорошее: в царствование Павла I Федор Васильевич осуждал поведение великого князя, о чем последний, конечно, знал. 28 марта 1800 года Ростопчин сообщал С.Р. Воронцову: «Я убежден, что императрица и наследник терпеть меня не могут» 108. В 1806 году граф Федор Васильевич написал письмо (попавшее к Александру Павловичу), в котором высказывал уверенность, что Аустерлицкое поражение явилось «Божьим наказанием» за смерть Павла I. Ростопчин резко критиковал и ближайшее окружение молодого императора, считая себя, конечно, крайне необходимым правительству. «У нас в изобилии плохие головы и плохие сердца, – писал он в августе 1803 года С.Р. Воронцову, – и нет души русской, по милости нашего воспитания и благодаря господствующим в обществе идеям. Не знаю, как это выходит, но, за исключением негодяев и некоторых так называемых философов, все недовольны». В письме же к П.Д. Цицианову от 5 апреля 1805 года Ростопчин констатирует то же состояние: «К несчастью нашего отечества, первые места заняты людьми, кои ни о чести императора, ни о благоденствии России нимало не пекутся, а, несмотря на обиды и презрение, остаются при местах для того, что их в том собственная польза» 109.