Лев Яковлев - Романтичный наш император

— Этому фанту — поцеловать Екатерину Ивановну Нелидову.

Эльмпт быстрым движением отбросил повязку на затылок, поднял над головой фант. С мягкой улыбкой, наклонив слегка голову к плечу, приподнялся со своего места граф Строганов, в уголке переглянулись две разом смолкшие фрейлины, — но Эльмпту, любимцу императрицы, можно было все, и сидевшие в комнате поворачивались к первому от камина окну, у которого откинулась в кресле темноволосая хрупкая женщина со смуглым гладким лицом. Строганов пробирался не торопясь в центр, к столу, на котором разыгрывали фанты, улыбаясь иронически-мудро: ровно никакой цены не имеет, что люди делают, важно лишь, что они думают об этом. По комнате проходил уже легкий, но становящийся все настойчивее шепоток: «Екатерина Ивановна, просим, просим!» — смолкший, едва Нелидова поднялась, глядя вдоль комнаты на резную дверь, по которой осыпались дождем золотые виноградные гроздья.

— Сожалею, но я не играла, господа.

Развел руками Строганов, поднял бровь Эльмпт, но распахнулась уже дверь, выросли в ней два розоволицых лакея в белоснежных чулках, и раздалось над их головами:

— Просят к столу!

Фрейлины облегченно защебетали, так и не стерший улыбку с лица Строганов предложил руку Нелидовой, и через пару мгновений в опустевшей комнате только пудреноволосый лакей, осторожно переступая тяжелыми башмаками, гасил свечи. Замешкавшись в дверях, Эльмпт отстал от остальных и, в полутемной предпоследней перед обеденной залой комнате, оглядевшись быстро, исподлобья, шагнул к окну, вслушиваясь в дыхание из-за дрожащей слегка шторы. Левой рукой быстро перебрав фестоны, правой обнял подавшиеся ему навстречу плечи, шепча глухо «tourdie.. froussarde…», [1] Ветреница, трусиха (франц.). шагнул мелко еще вперед, под ладонями ощутив теперь не шелк, а бархат. Сбрасывая занавесь за плечи, назад, наклонился, впился зубами чуть выше ключицы, ловя жадно, вплотную у уха, стон; уверенно скользнул рукой под бархат, разом перестав чувствовать шелковистость кожи вспотевшими пальцами. Женщина потянулась губами, закидывая ему руку на плечи, но Эльмпт, уже притиснув ее к стене и раздвинув коленом ноги, ощутил вдруг тупое безразличие. Жарко было спине и рукам, пахло пылью, и неудержимо хотелось чихнуть. Он наморщил нос, пытаясь унять позыв, но не смог и, едва успев отстраниться, зашелся в судорожном, выворачивающем кашле вперемежку с чиханьем. Оправившись, принял молча протянутый платок, отчетливо видя в полумраке, как восковеет размягченное лицо женщины. Подал руку.

В обеденную залу они вошли, когда гости только еще начали рассаживаться; ждали императрицу, дважды замолкая и склоняясь навстречу шагам за закрытой дверью, но вошел сначала Нарышкин, прищуривший веселый глаз на куверты, потом князь Платон Зубов, хозяйским жестом указавший на стол. Екатерина не вышла к ужину вопреки всегдашнему строгому правилу — соблюдать этикет непреложнее прочих. Двумя часами ранее, за послеобеденным кофе, вспомнив дословно утренний разговор с Зубовым о непристойных выходках гатчинских выкормышей, с каждым приездом в Петербург все более ненавистных двору, успокоенно и твердо решила: пора доводить начатое до конца, вызвать из Москвы Безбородко, составить завещание. Но после второй чашечки оторопью зашлось сердце, подумать невыносимо стало о ночи, за которую сто раз успеется выговорить все задуманное и от себя самой услышать ответ. Оправив полу капота, встала, осторожно неся чашечку, перешла к туалетному столику, отпила. Зеркало в голубоватом тумане высвечивало французские брокатели с бабочками, раму картины, ниже — беспокойное, подрагивающее лицо… Она свела брови, положила перед собой ровно, ладонями вниз, белые совсем руки и не шевелилась, пока не пропала дрожь пальцев.

Кофе переставлен на вогнутый полумесяцем столик для бумаг; в ряд перед зеркалом выложены пудреницы: все не то, не то, щеки станут после пуховки мертвенно-белыми, желтоватыми, а то и начнут отливать синевой. Немного румян, а пудры пусть не будет вовсе! Вошел бесшумно — или она не расслышала? — князь Платон, стал за спиной, и, подняв глаза, Екатерина улыбнулась: резная рама зеркала пришлась ему поперек лба, будто поднятая маскарадная бархотка.

— Поди к столу, ждут.

— Так ведь ждут тебя, государыня.

— Иди! — потрепала по обшлагу, опустила ресницы. Зубов склонился почтительно над ее рукой.

Хрустально-ломким февральским днем, одним из тех, когда птицы под ярким, теплым солнышком узнают, что зима пошла на убыль, и принимаются, перекликаясь звонко, прихорашиваться на сверкающем снегу, статс-секретарь Александр Андреевич Безбородко узнал от врачей доподлинно, что императрица не доживет года.

Отослав всех, кто ждал в приемной, статс-секретарь подошел к окну, щурясь на ослепительное снежное сияние, забарабанил пальцами по стеклу. Суетящаяся внизу, у куста рябины, стайка снегирей бороздила снег, бросаясь торопливо за упавшей ягодой; трясся мелко куст от усилий птичек, цеплявшихся за тронутую морозом кисть.

Впервые в жизни был у Александра Андреевича выбор. Прежде довольно оказывалось просто понять вовремя, как поворачивается судьба. Удача выпала единожды: государыня приметила, выделила, остальное все добыто трудом, умением. В дела фаворные Безбородко не встревал, его судьба от взлетов и падений красивых юношей не зависела, его ставка была всегда на единственное непреходящее чувство императрицы: жажду власти. И вот все приходилось начинать заново.

Сын или внук? Петровский акт о престолонаследии действовал, Екатерина могла сделать любой выбор, но всерьез говорить можно было только об этих двоих. Что Павлу не царствовать, решено, кажется: стало быть, Александр?

Когда бы так просто… Безбородко знал, Екатерина прочла перехваченное по случайности письмо внука графу Кочубею. «Все части империи управляются дурно» — это, быть может, она и простила. Но готовность бросить все, уехать в Германию, купить домик на Рейне — никогда. Александру Андреевичу, и не знай он так Екатерины, довольно было молчания ее, чтобы понять цену этим мальчишеским словам. Домик на Рейне… От престола не отказываются, как от лишней чашечки кофе; властвовать Александр будет, но будет ли править, или этим займутся его фавориты?

Безбородко прикидывал конъюнктуры столь напряженно, что в присутствии императрицы стал ощущать порой даже некий пронизывающий ток беспокойства, вне сомнения шедший от государыни. В такие мгновения и находила на него уверенность: кому еще, кроме него, знать все помыслы этой женщины? Но с каждым днем ее молчания вырисовывалось все яснее нечто немыслимое еще недавно: на престол мог взойти Павел. Ведь чтобы стало иначе, следовало нарушить порядок, едва ли не сто лет назад отмененный Петром Великим, но по-прежнему для всех само собой разумеющийся: наследство, будь то дом, сундук со старой рухлядью или населенное миллионами людей государство, переходить должно к старшему сыну. Императрица не делала ничего. Время, отпущенное на раздумье, кончалось.