Олег Игнатьев - Пекинский узел

– Надеюсь, за то время, пока вас не будет в Пекине, правый берег Амура не станет длиннее левого, – шутливо произнес Лихачев и слегка склонил голову набок.

– Я постараюсь сделать всё, чтоб этого не произошло, – так же шутливо ответил Игнатьев. – Хотя китайцы поклоняются дракону, а дракон – повелитель воды. – Его лицо вновь стало серьезным, и Лихачев облокотился о стол. – Николай Павлович, ваш самовольный отъезд из Пекина сильно осложнит переговоры? Или всё ещё можно исправить?

Николай нахмурился.

– Честно говоря, дело ужасно затянулось; неизвестно, чем и кончится, но, полагаю, богдыхан простит мне моё самовольство: он ведь знает, что нанёс мне обиду, запретил сесть на русский корабль, да и не мне – кто я такой? Всего лишь посланник. Богдыхан нанес обиду русскому царю, который не то что недоброго слова, недоброго взора не кинул в его сторону.

– А с какого года маньчжуры правят Китаем?

– С одна тысяча шестьсот сорок четвертого года, с тех пор, как династия Цин завоевала Китай и создала Богдойское царство.

– Больше двухсот лет, – подсчитал Лихачев.

– И все это время мы живем в добрососедстве, не считая мелких ссор. Вернее, жили, пока в наши дела не стала вмешиваться Англия. Ни дна ей, ни покрышки!

– Это так. Англия ведь чем плоха? – задался вопросом Игнатьев и сам же на него ответил: – Она в лицо не смотрит, смотрит в руки: кто что несёт. И приступом стремится отобрать.

– Пиратствует и грабит.

– Сеет смуту.

Видя, что Игнатьев озабочен своим будущим общением с послами Англии и Франции и не скрывает своих неприязненных чувств к воинственным союзникам, сделавших всё для поражения России в Крымскую кампанию, участником которой был он сам, Лихачёв оторвал локоть от стола и откинулся на спинку кресла.

– У нас, у моряков, есть такое понятие: поворотная сила руля. Чем больше скорость корабля, тем эта сила меньше. Одна надежда на точный расчет капитана и глазомер рулевого. Сейчас, Николай Павлович, Англия и Франция активно готовятся к войне, ждут не дождутся прихода транспортов с войсками и боевых кораблей с их мощной артиллерией. Как только союзники объединят свои силы и навалятся на маньчжуров, события начнут стремительно меняться, возрастет скорость передвижения противоборствующих сил. Соответственно, увеличится напряжение всех участвующих в конфликте сторон и появится риск не справиться с этим напряжением. Говоря нашим, морским языком, снизится маневренность флотов, эскадр и кораблей, появится опасность налететь на рифы или на прибрежные утёсы. – Лихачев слегка прищурился и подался вперёд. – Вот тут-то вы и должны будете представить себя капитаном вашей миссии, вашего дипломатического крейсера. – Он улыбнулся. – Одним словом, начинайте работать, чуточку опережая время, с упреждением. Как стреляют по летящей или быстро движущейся цели.

– Спасибо, Иван Фёдорович, – поблагодарил его Игнатьев. – Мне кажется, я начинаю понимать, что нужно делать.

Склянки пробили полночь.

Мирно, покойно сияла над морем луна – серебрила свое отражение. Тихо, еле слышно поплескивала за бортом вода. Ночь была тёплой, безветренной.

Клипер «Джигит», на который пересел Игнатьев, рассчитывая на его быстроходность, надежд не оправдал. Нехватка угля заставляла идти под парусами, но ветер был настолько слаб, что паруса обвисли тряпками.

Николаю не спалось, и он вышел на палубу.

Двадцатого мая, как раз перед отплытием в Шанхай, на клипер привезли почту. Наряду с пекинскими газетами, Попов передал Игнатьеву письмо из МИДа и протянул послание My Лань.

Горчаков сообщил, что за то время, пока Игнатьев препирался с китайскими уполномоченными, между Португалией и Китаем состоялось заключение торгового договора.

«Вот ведь проныры, – огорчился Николай, улавливая в письме светлейшего упрёк в свой адрес, – на ходу подметки режут». В этом же письме Горчаков предупредил, что военные действия англичан и французов против Пекина могут начаться в любой день. Получалось, что в Шанхай надо было идти как можно скорее. Необходимо познакомиться с европейскими послами, и прежде всего с министром-резидентом США Уардом, с которым так и не удалось встретиться в Пекине. В послании My Лань было всего две строчки:

Он прочёл – и к горлу подкатил горячий ком: сердце просилось в Пекин.

Увлечённый прелестью Му Лань, Николай испытывал к ней такие затаённо-ласковые чувства, что порой останавливался возле письменного стола и целовал те книги, к которым прикасались её пальцы. А теперь он целовал четвертушку листа со стихами и, стоя на корме, смотрел в зелёное ночное небо. Разговаривал с самим собой. Убеждал себя в том, что на русском корабле, в окружении соотечественников, ему легче будет собраться с мыслями, укрепиться духом, поверить в то, что «и последние станут первыми», что и ему удастся подписать договоры с Китаем, удастся «оседлать тигра» – сделать невозможное. Он нетерпелив, а Господь словно испытывает его: приучает к терпению, даёт то, чего у него нет…

Николай аккуратно сложил листок бумаги со стихами и спрятал в нагрудный карман.

Вместо четырех дней, обещанных командиром клипера, «Джигит» добирался до Шанхая десять суток. Шел морем, «аки посуху». Казаки сблизились с матросами, шутили, зубоскалили. Рассказывали про Пекин, про службу при посольстве.

– У нас переводчик, – рассказывал Курихин о Попове, – вот те крест! – гипнотизер. Ты перед ним, што муха по зиме: не хочешь, а заснешь. И камнем станешь, и деньгу, какая есть, отдашь – ни ай, да ну!

– Это как же? – крутили головами матросы. – Стало быть, он с чёртом заодно?

– Да с каким там чёртом! – отмахивался Курихин. – Сила в ём такая: много знает. Он, если што, зацепит кулаком, считай – мертвяк.

– Скажи, Ероха?

Урядник Ерофей Стрижеусов согласно кивал:

– Учился, стало быть. Китайцы – народ мудрый.

– Шибаи, – сказал матрос в штанах из белой парусины и заговорил о наболевшем. – Ахвицерам, чо? Особливо в порту? Всех и делов-то: в ресторации кутнуть, а нашему брату тяжельше: на нем трудов на семь потов, да опосля стоко же. – Он помял лицо рукой, словно с похмелья, и злобно ругнулся. – Язви ево в душу, энтое море!

Тент, натянутый на баке, спасал от палящего солнца. Надраенная корабельная медь слепила глаза.

– Одначе, станишные, чую, не скоро мы взад возвернёмся, – вздохнул хорунжий, расстёгивая на груди чекмень. – Ежели чиво, то чиво, а ежели, конешно, што и говорить. – Короб со своими поделками он оставил у Попова, в монастырской гостинице, но всё равно тревожился за его сохранность.

Со стороны камбуза несло кислой капустой и подгорающим маслом.