Олег Игнатьев - Пекинский узел

Людей, готовых услужить Су Шуню, было много, больше, чем нужно, но ни к кому из них он не испытывал, да и не мог испытывать доверия. Прежде чем доверять человеку, надо его испытать. Испытанных людей тоже хватало, но и они могли предать в любой момент. Там, где все построено на выгоде, на крайнем себялюбии и алчности, предательство считается делом чести. Верно сказано: кто стремится к власти, знает, что такое одиночество. Терзаемый маниакальной подозрительностью, доводившей его до бешенства и понуждавшей совершать жестокие поступки, Су Шунь встал из-за стола и сказал секретарю, чтобы тот вызвал к нему родственника тяньцзиньского купца Хай Чжан By, тридцатилетнего оболтуса, служившего в палате уголовных наказаний начальником девятой канцелярии.

– Мое великодушие скоро станет объектом насмешек, – добавил он со вздохом и предупредил, что прогуляется во внутреннем дворике министерства – Надо кое-что обдумать.

Секретарь тотчас протянул ему баночку с кормом для рыбок. Господин Су Шунь любил речную живность.

В министерском пруду с перекинутым через него мраморным мостиком плавали черепахи и пышнохвостые оранжевые рыбки. В зеленоватой воде отражались плакучие ивы.

Ярко светило солнце, приятно жгло плечи.

Сизым золотом сверкнул в воде сазан, пугливой стайкой метнулись пескари, над желтым ирисом зависла стрекоза.

Су Шунь захватил щепоть подсолнечного жмыха, смешанного с кукурузною мукой и яйцами лесных муравьев, и принялся кормить рыб. Через какое-то мгновение он заметил, что облака перевернулись и тонут в воде. Значит, все, что он задумал, исполнится. Примета была давняя и верная. «Китай кишит разбойниками, – думал Су Шунь, – но всё надо устроить так, чтобы никто не заподозрил официальные власти в гибели русского строптивца». Он намеренно не называл его посланником, будучи уверенным, что Игнатьев присвоил себе это звание обманным путем, незаконно и за это он, конечно же, поплатится. Су Шунь запрокинул голову, зажмурил глаза; сквозь плотно сжатые веки солнце казалось алым, цвета крови. Он любил этот цвет и плотоядно облизнул губы. У каждого игрока в карты припрятан свой «туз в рукаве».

Мордастый, сытый, налитой жизненной силой родственник тяньцзиньского купца не раз выполнял особые поручения дашэня и, уяснив, что от него требуется, почтительно согнулся в поклоне: «Да воссияет над бессмертным Сыном Неба венец величия и славы». Как и большинство ему подобных, он искренно считал, что все действия господина Су Шуня направлены на процветание Китая и согласованы с любимым богдыханом. Кто одинаково одет, тот одинаково мыслит. У Су Шуня и Сянь Фэна были желтые одежды, а люди в желтом – люди власти, люди Неба. Люди цвета Ян.

– Этот русский не посланник, проходимец, – презрительно скривил губы Су Шунь, характеризуя Игнатьева, и закрыл крышку банки с кормом. – Будет лучше, если он сгорит или утонет.

– Или поест плохой пищи, – ухмыльнулся порученец. Его удлиненный грубой лепки череп, большие надбровные дуги и широкий нос с мясистыми крыльями, в сочетании с выпирающей вперед нижней губой придавали ему вид человека с довольно мрачной биографией.

– Или поест плохой пищи, – согласился Су Шунь и наступил на свою тень. – Хороший яд уже хороший лекарь. – Он хотел добавить, что «жить – значит хоронить», но потом решил, что порученец и так прекрасно его понял. Приятна молчаливая беседа.

Приехав в Северное подворье, Игнатьев оставил отцу Гурию подробную инструкцию о действиях, которые надлежало предпринять в его отсутствие и, видя, что Му Лань задерживается, поделился с ним своей дипломатической задумкой: сойтись с послами Англии и Франции и при первой же возможности выступить в роли посредника в их переговорах с китайцами. Говоря языком шахматистов, он неудачно разыграл дебют и теперь собирался произвести рокировку «в длинную сторону» – нужно было обезопасить своего «короля» от возможных неприятностей: министр налогов и сборов – человек злопамятный.

– Я не обладаю даром предвидения, – сказал Николай, – но прекрасно понимаю ход мыслей Су Шуня.

– Если исходить из китайского присловья, что «жизнь – это зеркало смерти», – отозвался священник, – то Су Шунь запросто может прибегнуть к крайней мере.

– Подошлёт наёмного убийцу?

– Да, – ответил отец Гурий. – Он резко настроен против вас. Попову удалось узнать, что не далее как вчера Су Шунь вновь поднимал вопрос о том, чтобы под конвоем доставить вас в пограничную Кяхту, препроводив домой через Монголию.

– А я поеду к морю, – усмехнулся Игнатьев. – Сто двадцать вёрст – не расстояние.

– Можно загнать лошадей.

– Цель оправдывает средства. К тому же их все равно придется отдать за бесценок: на клипере конюшни нет.

– А как выберетесь из Пекина? Может статься так, что вас не выпустят.

– Есть один план.

Заслышав в коридоре легкие шаги My Лань, Николай пошёл ей навстречу. Отец Гурий оставил их вдвоём.

Вместе с My Лань в комнату ворвался свежий аромат весны, благостно-чудный запах чабреца. Одета она была в платье из лёгкого шелка, а в волосах – веточка цветущего жасмина.

Они сидели за столом друг против друга, и ему хотелось, чтобы чаепитие их не кончалось никогда. Он смотрел на нее и смотрел. Одёргивал себя и вновь не сводил глаз. Не мог налюбоваться. Ловил взор. Ум её казался удивительным, характер необыкновенным. В ней всё прельщало, радовало, оделяло счастьем.

«Как я ей скажу, что уезжаю?» – с болью в сердце думал он и всячески оттягивал час расставания. Несмотря на собственные уговоры, чувствовал он себя скверно. Искал точку опоры и не находил. Жизнь его словно зависла между небом и землей, и он не знал, как быть. Спускаться на грешную землю или навсегда забыть о ней, остаться в эмпиреях? Поверить сердцу, плюнуть на рассудок?

Измученный нерадостными думами о предстоящей разлуке, он в который раз приходил к мысли, что ни одна петербургская барышня, вращающаяся в высшем свете, ни в коей мере не может сравниться прелестью и миловидностью с My Лань. Утром он написал письмо родителям и сообщил, что жив, здоров, исполнен сил. Готов добиться своего во что бы то ни стало. Хотел признаться, что влюбился, но слово «влюбился» показалось ему легковесным, от него пахнуло праздностью и блажью, а сказать прямо, что он «любит», не посмел: на расстоянии слова приобретают иной смысл, и матушка может представить невесть что, да и отец расстроится всерьез. «Как сердцу высказать себя? «– мысленно цитировал стихи Тютчева Игнатьев и улыбался Му Лань. Она была прелесть: ангел сияющий.

Словно почувствовав всё, что творится у него в душе, My Лань осторожно протянула руку и коснулась пальцами его щеки. Медленно и зябко провела.