Александр Идоленков - Из ада в вечность

Временно исполнять функции начальника штаба батальона назначили моего друга, с которым я ходил вместе в школу, сидел за одной партой, и вместе с ним ушёл добровольцем на фронт, а также учился в одном военном училище – младшего лейтенанта Гурзу Ивана Ивановича. Я порадовался за него и до сих пор считаю, что лучшей кандидатуры в батальоне нет. Плюсом в моих рассуждениях было ещё и то, что Иван был моим другом, и он знает об этом.

Ровно в полночь, по команде, батальон без лишнего шума скрытно покинул окопы и под непроницаемым прикрытием ночи двинулся к берегу Волги. Спустились тем же путём, что и поднимались, и по береговой линии двинулись на юг в сторону вокзала, откуда сегодня днём слышны были звуки ожесточённой перестрелки яростного сражения.

Шли по бездорожью, тащить пулемёты, утопающие в песке, приходилось порой волоком; солдаты уставали и падали, задыхаясь от изнеможения, теряя остатки сил.

Навстречу нам шли нескончаемым потоком раненые, обвязанные окровавленными бинтами, некоторые ковыляли на самодельных костылях. Ночь скрывала их лица, но глухие стоны выдавали их мучительные страдания. Их боль незримо передавалась нам, призывая к мщенью за их увечья, за их павших товарищей.

Под берегом, прямо в крутизне обрыва, я видел множество выдолбленных блиндажей и землянок. В некоторых жили гражданские, в других располагались штабы командиров и политработников высокого ранга, если судить о выставленной охране.

Перед рассветом батальон расположился в небольшом заливчике, заросшим непролазным кустарником. Там уже кто-то недавно квартировал – была вырыта целая система переходов, блиндажей и укрытий. Всё это было хорошо замаскировано от воздушной разведки противника.

Рядом с перевязочным пунктом обосновались мы. В траншее, в ожидании медицинской помощи, всё время толпились раненые. Одна медицинская сестра и два санитара никак не успевали делать перевязки всем нуждающимся.

У нас в батальоне имелись походные кухни, повара приготовили нам пшённую кашу с консервированным мясом, к каше выдали хлеб и сахар, и мы наконец вдоволь наелись. После обильного завтрака разрешили отдых – подозрительно царский подарок, что-то должно произойти.

После обеда, ближе к вечеру, весь личный состав собрали на обширной террасе, заросшей по периметру кустарником и свисающими со склона лианами дикого винограда, заплетающегося за деревянные клетчатые шпалеры с опорами из ржавых труб.

Перед нами выступил командир пулемётного батальона старший лейтенант Ананьев.

– Товарищи бойцы и командиры! Сегодня, как только стемнеет, мы выступаем на передовую. Поможем нашим товарищам защитникам города Сталинграда отстоять подступы к Волге. Нам поставлена задача не пропустить врага, и мы не пропустим его. Клянёмся! – Он поднял сжатую руку в кулак и ещё раз твёрдым голосом прокричал: – Клянёмся!

Весь батальон, воодушевлённый порывом призыва, трижды прокричал:

– Клянёмся! Клянёмся! Клянёмся!

– Будем же, товарищи, мужественны и стойки. Мы на своей земле, пусть горит эта земля под ногами фашистов. Силы гитлеровцев с каждым днём таят, а наши, напротив, возрастают. Сталинград станет могилой врагу и отправной точкой на пути их бегства в Германию! Мы забросаем их окопы их же трупами!

После этого краткого выступления нашего командира проверили боеготовность и сохранность станковых пулемётов, короткоствольных карабинов, выстрел которых был громче обыкновенной винтовки. Ими вооружались подносчики патронов и вторые номера. На каждый пулемёт, оказалось, по 3—4 коробки пулемётных лент патронов.

Когда наступили сумерки, мы снова двинулись вдоль береговой кромки реки в южном направлении по бездорожью, и снова трудности… трудности…

А навстречу вновь и вновь двигаются раненые к переправе. Как их много, не сосчитать! Тяжелораненых везли на телегах, но большей частью несли на носилках санитары, в основном женщины и совсем юные девушки. Раненые стонали от тряски, ругались, на чём божий свет стоит, матом, никого не стесняясь, да на них никто и не обижался, потому что обижаться было некому, мысли их были заняты своей, может быть, гораздо горшей болью, чем у стонущего. Все нуждались в сострадании, а способных выразить его не было, они просто отсутствовали, а если точнее выразиться, сами нуждались в нём, в этом сострадании. Самое хорошее и приемлемое – это молчание. Такое было время – жестокое и беспощадное, лишившее людей тонкостей отношений в экстремальных моментах, когда над всем довлеет оружие и грубая сила войны, неразбериха и жестокость.

Раненые сторонились, пропуская нас, очередников, идущих на их место, торопиться им было уже некуда. Немногие откликались на наши вопросы, каково, мол, там в этом самом аду? Другие, поглощённые внутренней борьбой со своей болью, отвечали:

– Придёте на место, сами увидите, если дойдёте. Шагайте быстрее…

Раненый в голову и грудь моряк, в разорванной окровавленной тельняшке, полулёжа на самодельных носилках, которые несли две молоденькие санитарки, хриплым голосом кричал:

– Поторапливайтесь, трусы! Прячетесь здесь под обрывом берега, а там, на передовой, люди гибнут!

– А ты, храбрец, развалился, как боров, две девчонки тебя тащат, а ноги-то твои целы, мог бы и сам идти. Поддерживать им тебя было куда сподручнее, – крикнул кто-то из пулемётчиков герою-моряку, отчего тот вмиг замолк.

Пулемётчики и так шли на пределе сил, таща на себе непомерный груз вооружений и амуниции. Нам было больно и обидно слышать вот такие незаслуженные упрёки, но, видя страдания этих бойцов, невольно мнимое чувство собственной вины перед ними мы перекладывали на себя. Всё же крутой берег Волги маскировал, делал невидимыми и защищал нас от снарядов и мин неприятеля. Двигались мы по одному, поэтому колонна растянулась на большое расстояние.

Банный овраг переходили выше береговой черты, по извилистой тропинке, протоптанной ещё до войны местными жителями, ходившими к Волге купаться и отдыхать на берегу.

Немцы заметили движение колонны и открыли огонь по Банному оврагу из пулемётов и миномётов. Бойцы пулемётного батальона врассыпную бросились, ища укрытий на голой земле. Пули со свистом проносились так близко над нашими головами, что становилось не по себе. Несколько мин с пронзительным завыванием упали в акваторию Волги и Банный овраг, совсем рядом с нами. Три из них с шипением вонзились в косогор оврага, но взрыва почему-то не последовало.

На землю, дурманя нам голову прохладой, опустилась глубокая ночь. Было тепло, дрожащие звёзды еле уловимым миганием ласково подмигивали нам, навевая гипнотический сон из глубин необъятного космоса, почти полная луна освещала землю до мельчайших подробностей, в различных видимых местах вспыхивали фейерверки разрывов мин или снарядов, присоединяя свой зловещий грохот к общему неугомонному фону звуков войны.