Вик Бовэ - Сказ о жизни Сергия

Хоть и продолжительно про меж собой болтали про тот случай, но всё же заботы каждодневные приневолили про него позабыть. И совсем бы про него уж не вспоминали, но внезапно выявилось, что на самой вершине, среди соснового бора появилась келья с часовенкой, а при них чернец. Самые смелые, кому того монашка довелось повидать, говорили, что сей чернец мало сходства имеет с человеком духовного звания. По своей стати, одежде и поведению необычный чернец больше сходствует с расстригой. Ещё, может с месяц, а может чуть поболе судачили про неведомого человека. Но так как расстрига к люду не спускался, то и у смердов до него дела не имелось. Совсем бы всё успокоилось, но тут вышел случай.

У мирового старшины Луки младший сын его Ондрюшка, помогавший на сене, спрыгнул со стога и угодил на вилы. Деревянная рогатина пробила отроку бок и вышла из живота. Пока бабы вокруг да около голосили, парнишка отдал Богу душу. Прибежал староста, а сын его уж и не дышит. Убивался Лука страшно, ведь был у него сей малец единственным парнем, а все же остальные – девки. Вот тут и пришёл к нему в дом нежданно-негаданно тот расстрига, да повелел всем выходить вон. Люд, было, на него заворчал, чего, дескать, в чужой монастырь да со своим уставом. Но чернец положил на плечо Луке руку свою, да так глянул, что тот первым к двери попятился и за собой всех вывел. Прошёл, наверное, час или даже поболе, лишь после того дверь в избе распахнулась, вышел оттуда тот расстрига, прошёл через селище, да и удалился на гору. Пока он шествовал мимо люда, ни одна живая душа не то, что пошевелиться, дыхнуть боялась. Источалась от того расстриги, какая-то неведомая сила, а впереди него как будто жаркая стена шла; так всех и обдавало.

Когда же тот скрылся в речных камышах, все в избу и бросились, а впереди всех Лука. Подошёл староста к столу, оглядел сына с головы до ног и уразумел, что спит тот безмятежным сном. Тут, само собой разумеется, такое началось! Кто плакал и крестился. Кто поминал Бога, Сына Его и Духа Святого. Кто-то просто так надрывался: кричал, как оглашенный, вообще не понять, что и зачем. И больше всех сам староста Лука. А Ондрюшка, лишь с боку на бок перевернулся и дальше продолжал спать. Так, не смотря на весь шум-гам, до следующего утра и не пробудился, а потом уже ничего и не помнил, будто и не случалось с ним страшной беды.

Староста на радостях собрал богатые дары, и пошёл с сыном на гору – благодарить. Поднимается, а самого страх разбирает, кого же одаривать будет: то ли святого человека, то ли слугу дьявольского. Пришли они с отроком на самую вершину, а вокруг ни души. Заглянули в келью, и там пусто. Набрался староста храбрости пошёл в часовню. Нет, все вроде, как и в их молельной избе, лишь одно было чудно. Иконы будто и не совсем иконы. Все святые лики на них, как бы изнутри каким-то живым светом святятся и за пришлыми отцом с сыном, как бы взглядом приглядывают: куда они идут, туда и глаза смотрят. Перекрестились отец с сыном на все стороны, сложили дары, и, не дождавшись хозяина, быстро удалились. Дома про всё честно порассказали, и тем нагнали на людей страху. Многие в тот момент зареклись на гору ходить. Многие, но не все.

Через какое-то время, с утра пораньше отправилась на гору к чернецу молодая девка, какая с детства ногу волочила. Хоть и была она с лица писаной красавицей, но всё ж, однако никто её замуж не брал. Кому же в хозяйстве нужна лишняя обуза?! Оставшись сиротой, вот уж третий год после своего двадцатилетия, жила та девка одна. Как сирота ползла вверх по склону, волоча за собой недвижимую ногу, то многие углядели. Кому-то сие показалось страшным, кому-то любопытны, а потому стали ждать возврата девки с большим нетерпением. Даже по сему случаю всю работу позабросили. Так, ковыряются у себя по огородам, а от горы глаз не отводят. Лишь ближе к ночи, когда уже и смеркаться стало, терпеливые – кто по избам не разошёлся, услышали, как кто-то по кустам с холма скатывается, да смеётся заливно. Тут конечно и весь остальной люд из горниц повалил. Потом самые глазастые, крестясь, говорили, что углядели, как та одинокая девка через Вёрду, будто по воздуху перелетела. И опять, все охали-ахали, молились и Бога славили. Были и такие, кто про нечистого поминал, да староста тем отповедь суровую устроил. Сам, дескать, видел на Дмитровской горе иконы со святыми угодниками, и с матерью Божьей.

Потекла от починка к починку, от селища к селищу слава о дивном целителе. Через какое-то время дошла она до ушей пронского воеводы, который давно страдал недужной болезнью. Испытывал тот воевода боли нестерпимые, от которых не находил спасения ни у кого. Прибыл он в Дмитровское селище, переговорил со старостой и по его совету, оставив кметей своих, на гору пошёл один. Пробыл он там, так же до вечера, а когда вернулся, объявил миру о своём выздоровлении. На радостях боярин тут же устроил гуляние, да попустил миру оброк за шедший год. На том же гулянии углядел пронские воевода ту девку, что ногу свою излечила, да и воспылал к ней страстью. Забыв про жену и детей, стал зазывать её с собой в град, обещая блага всякие. Та лишь смеялась, да изрекала, что люб ей тот чернец, что на горе. Говорила, что никого ей в мужья не надобно, и вообще ничего мирского не требуется. От хмельного мёда воевода горячился сильнее сильного, а потому решился увезти девку против её воли. Об том уж и приказ дал своим дружинникам, коих с ним было с десяток. Но и смерды, прослышав про то, предупредили красавицу, та и подалась на гору, в скит. Взбешенный воевода с дружинниками вслед за ней подался, а, догнав, к дереву привязал, да и надругался над ней. Потом того чернеца, который вступился и воеводе выговор делал, тоже к тому же дереву привязали, и оставили зверям на съедение. Сами же спустились в селище, продолжали гулять, да посматривать, чтобы на гору никто не шёл, и помощи не оказывал.

Когда же ночь наступила, то снова загремел гром над самою вершиной, но теперь уже не белый огонь потек с горы, а красный, словно кровь. И стоял над селищем непонятно чей плач – тихий и протяжный, но всем слышный, как будто исходивший с небес. Ужас охватил воеводу с дружинниками, бросились они кто куда, да попали на топь, где все сгинули. Через десять дён пришёл из Пронска другой воевода, и дознание проводить стал. Ему обсказывают, как что было, но он на веру ничего не принял. Хотел было на гору подняться, да не смог. Кольчуга с него сваливается, будто, кто стягивает. Мечи с саблями сами собой с сухим треском разламываются, будто из дерева. Как не пытались кмети, но так и ни одного шага наверх ступить не смогли. Ушёл обратно воевода в Пронск, да князю все пересказал. Тот и повелел: всех поселял, которые сие чудо зрели, живота лишить и не только в одном селище, но и в окружных починках. Так вознамеривался князь пресечь память людскую, да предать забвению место чудесное. Вернулись дружинники в Дмитровское селище, произвели наказ князя, и вдобавок ко всему, избы с посевами повыжгли. Когда же возвращались, то на обратной дороге, их самих из луков постреляли. Вроде всё сделал князь, чтобы селище с горой дивной позабылось навеки.