Андрей Лютых - Битва под Острой Брамой

Сегодня, конечно, все предпринято в угоду красоте. Белые, черные, желтые, красные плюмажи на касках отличают в строю роты друг от друга: мушкетеры и гренадеры в белых епанчах, егеря – в зеленых шинелях; портупеи у всех тщательно выбелены, надраенные пряжки на них сверкают, едва их коснется самый слабый солнечный лучик. А больше всего блеска от расчехлившего свои медные трубы оркестра. Так заиграли, что даже снегопад унялся.

Под музыку приглашенные заняли приготовленную для них галерею. Там безопасно. Перепуганная лошадь, даже целый табун, промчится, если что, под поднятым на три аршина помостом. Орудия, хоть и холостыми зарядами (десять раз проверено), будут палить в другую сторону. Вокруг галереи были расставлены надежные караулы. С королем Станиславом Августом было заранее оговорено, чтобы тот не привлекал для этого свою гвардию – мало ли, какой-нибудь патриот из союзных офицеров нечаянно пальнет в российского посланника? Одним словом, как и хотел Игельстром, те, кому не следует сомневаться в могуществе российского покровительства над Польшей, увидят представление, как в театре.

А вот верхом на белом коне и сам посланник, заодно командующий всеми этими войсками. Надменно, свысока, как покровитель Игельстром приветствует польского короля. Несчастный король, как всегда, грустен, и это невозможно скрыть за расточаемыми им направо и налево галантными улыбками.

Княжнин чувствовал непроизвольное сострадание к этому человеку, хотя после того, что узнал про него за эти дни, казалось бы, должен был испытывать одно презрение. Сначала он был с теми, кто принимал новую конституцию для Речи Посполитой, чтобы бестолковую шляхетскую вольницу заменить отлаженным государственным устройством. Клялся, поди, на верность этой Конституции, ронял счастливую слезу. А потом, когда не желавшие перемен паны объявили Тарговицкую конфедерацию и призвали на помощь российские дивизии, слабое войско Речи Посполитой все же пыталось сопротивляться, защищало его, своего короля. А тот, испугавшись, примкнул к Тарговице. Предал свою армию, чтобы остаться на троне. Каково было его офицерам? Самые благородные и щепетильные ушли в отставку. Пожалуй, на их месте так же поступил бы и Княжнин. А на месте короля – пошел бы сражаться, погиб в бою… Но это, наверное, слишком просто. Княжнин не хотел бы оказаться на месте короля. Может ли король просто поступить по совести? Или его непременный удел – вместе со своим народом до дна испить чашу позора?

Все же сегодня, в Прощеное воскресение, Княжнину было жалко этого слабого человека, который, возможно, мог бы быть славным добрым королем в какой-нибудь другой стране, где все хорошо устроено.

Ладно, беды короля Понятовского – это его беды, у Княжнина своя беда, хоть и не такая вселенская: оберегать этого ливонского барона. Он уже пристроился к его свите, затерявшись среди адъютантов и родственников – в Варшаве при Игельстро ме служили его племянник и зять. Генерал проезжал вдоль строя, приветствуя войска. Им придется еще постоять – графиня Залуская немного опаздывает.

Наконец прекрасная дама подарила своему рыцарю улыбку, и тот, воодушевленный, с видом грозного бога войны, подал сигнал начинать. После первого пушечного залпа пехота двинулась к холму, из-за которого вдруг выскочили контратаковать несколько эскадронов Ахтырского легкоконного полка. Мушкетерские батальоны построились в карею, укрыв Игельстрома внутри построения. Покружив какое-то время вокруг ведущего беглую пальбу пехотного строя, конница схлынула, и Игельстром продолжил атаку. С холма оглушительными залпами стреляли пушки, заставляя морщиться и затыкать уши наблюдателей на галерее.

Противник на холме, конечно, был обречен. Где ж ему было устоять, когда Игельстром сам повел в решительную атаку батальон Киевского гренадерского полка? Молодцы гренадеры грянули «ура!», и артиллеристы начали цеплять пушки на передки, чтобы ретироваться. Однако победа пехоте Игельстрома давалась не так уж легко – на холм, склоны которого после свежего снегопада стали предательски скользкими, предстояло еще вскарабкаться. На новое «ура» дыхания в груди уже не хватало, подниматься вверх было тяжело. Игельстрому и его свите пришлось спешиться, в запале поднимались все выше. Помогать генералу, подталкивая его сзади, конечно, не решались, но у предусмотрительного генерал-квартирмейстера Пистора под рукой оказалась команда саперов, успевавших где-то подсыпать перед командующим песка, где-то на крутяках вырубить в снегу подобие ступеней.

Хорошо координированному Княжнину подъем давался легко. Держась поначалу позади свиты Игельстрома, он через какое-то время немного опередил генерала и в эту секунду почувствовал опасность. Да, он почувствовал ее сам, потому что когда сверху закричали «Берегись!», Княжнин уже знал – что-то идет не так, и сейчас нужно будет действовать самым решительным образом.

Глядя себе под ноги, поднимающиеся в гору слишком поздно заметили, что сверху, с артиллерийской позиции, громыхая подкованными железом колесами и набирая скорость, прямо на Игельстрома катилась тяжелая двенадцатифунтовая пушка. Ее лафет скользил по утоптанному солдатскими сапогами снегу и почти не замедлял движение орудия, а когда он подпрыгивал на кочках, будто хвост нервничающей кошки, пушка разгонялась еще быстрее. Гренадеры шарахались от упущенной по недосмотру артиллеристов (это они кричали сверху «берегись!») взбесившейся пушки, двоим самым нерасторопным ее колеса уже переломали ноги, и теперь ничто не стояло на пути десятка пудов железа к тому, кого должен был оберегать Княжнин.

Он успел отчетливо представить, как орудийное дуло бьет Игельстрому прямо в недоуменное лицо, превращая его в месиво, замешанное на пудре, пушечной копоти и крови.

Решение пришло мгновенно, как реакция на выпад противника в поединке.

Выхватив алебарду из рук у оказавшегося рядом унтер-офицера, Княжнин рванул наперерез стремительно приближающемуся орудию и вставил древко между сливающимися в сплошной круг спицами ближнего к себе колеса. Он сумел удержать в руках рванувшуюся вслед за пушкой алебарду, но его ноги оторвались от земли, а древко с хрустом переломилось вместе с одной из спиц. Через мгновение Княжнин, превратившийся в срываемый с древка флаг, должен был упасть в снег, а пушка – продолжить свой убийственный путь, но фехтовальщику этого мгновения хватило, чтобы еще раз сунуть в захромавшее колесо обломок алебарды, а потом, ломая ногти, вцепиться в него руками с решимостью превратиться, если потребуется, в «мертвый» тормоз. И колесо все же пошло юзом, пушка повернула со своего пути и перевернулась, ее лафет при этом описал полукруг и вышиб мозги не успевшему отскочить в сторону унтер-офицеру. Тому самому, алебардой которого воспользовался Княжнин.