Андрей Лютых - Крепь

Совсем недалеко катались на лодках с барышнями по замковому пруду несколько русских офицеров из размещавшейся здесь артиллерийской роты. Они делали вид, что не понимают по-польски, и к берегу не причаливали.

Кроваво-красный солнечный диск, отражаясь в пруду, прятался за крышей дворца Радзивиллов, окруженного рвами и старыми бастионами.

Шесты с платками во время скандирования метались из стороны в сторону, кружась в руках раскрасневшихся юнцов, как беспомощные конечности механического пугала. Неровные глухие удары барабана…

Пан Константин с трудом удерживал на месте коня, пытающегося пятиться назад. «Видно, я не ошибся, приехав сюда. Скоро, скоро начнется!» – подумал он.

Тарлецкий, переживший за одни сутки столько приключений, очень надеялся на то, что все как-нибудь обойдется. Но предчувствия были нехорошие, и в Вильно он возвращался с тревожным настроением. Перед этим в Минске он целый день делал вид, что пересчитывает мешки с зерном в тамошнем богатом армейском магазине, на самом же деле он то сочинял каламбур, в котором имел полное право рифмовать «любовь» и «кровь», то думал о том, как будет оправдываться, ежели что-то станет известно начальству. На всякий случай даже написал подробный рапорт.

Не обошлось. Тарлецкий понял это уже по тому, как посмотрел на него Егор Францевич, к которому он зашел с обычным докладом по возвращению в Вильно. Взгляд генерал-интенданта был похож на тот, каким он встретил Тарлецкого в день, когда сообщил о предстоящей тому «варшавской миссии». Эта отстраненность во взгляде у русского гессенца появлялась после общения с кем-то или очень высоким, или очень таинственным. По тому, как он прятал глаза сегодня, чувствовалось, что генерал-интендант должен сказать Тарлецкому что-то не только секретное, но и очень неприятное. Не став слушать доклада, он огорошил Тарлецкого известием, что тому надлежит сдать дела.

К такому крутому обороту у Тарлецкого ничего не было подготовлено, и пока он молча стоял, как рыба хватая ртом воздух, Егор Францевич пояснил хоть что-то:

– Что ж вы, милостивый государь? Заигрались. Обидно – такой ум, такая хватка! Впрочем, это только молодость. Бог даст, все еще у вас устроится. По мне довольно того, что тот хлебный обоз, по поводу коего написана Борисовского уезда помещиком жалоба, в нашем гродненском магазине, и деньги за него из казны на сей день не выписаны. Однако жалоба, и другие известные вам обстоятельства… Теперь уж не я решаю.

– Что же со мной будет, Егор Францевич? – пробормотал Тарлецкий вместо всех приготовленных для этой встречи хитрых отговорок.

– Не знаю, милостивый государь. Будем полагать, что дела вы сдали мне лично, а теперь ступайте к себе на квартиру и ждите.

– Ждать на квартире? А долго?

– Полагаю, нет. Не смею более задерживать. Дела! Государь пожаловал третное жалование офицерам всех полков, участвовавших во вчерашнем смотре, вы-то знаете, какая это для нас головная боль…

Его более не задерживали… Тарлецкий на каких-то ватных ногах шел по булыжной мостовой, свернул в свою не мощеную с подсохшими лужами во всю ширину улочку, ведущую в сторону Рудницких ворот, в сердцах пнул перебегавшую дорогу ни в чем не повинную курицу. Отставка. Конец карьеры. Так неожиданно, как, наверное, смерть на войне. Тарлецкий поднял голову на многочисленные колокольни костелов и церквей, и только теперь услышал, что они звонят, и этот звон ему показался похоронным. «Зайти в церковь? После. Велено ждать на квартире, – мелькнуло в голове, и вместе с этим пришла первая обнадеживающая мысль: – Ведь если бы хотели казнить по военному положению, или там в солдаты, то взяли бы под стражу прямо там, в главной квартире.

Значит, что-то другое. А может быть, воспользоваться неопределенностью и бежать? В Варшаву! Нет, вот за это точно расстреляют»…

Тарлецкий, вытянув шею, посмотрел в оба конца кривой улочки – не следят ли за ним. Ничего подозрительного. И вообще он стоял уже у порога своего дома.

Найти сносную квартиру в небольшом Вильно, перенаселенном армейскими и гвардейскими офицерами, офицерами свиты Его Императорского Величества, было непросто даже для Тарлецкого при всей его близости к квартирмейстерским. Так что он мог быть доволен комнатой во втором этаже каменного дома, под окнами которого недавний крестьянин Игнат успел посадить редиску и еще какую-то зелень. И это всего в десяти минутах ходьбы от губернаторского дворца, в котором была нынешняя квартира самого Государя. Тарлецкий вошел в крохотный дворик. Игнат дремал здесь на привезенных из Минска мешках с овсом, и своей перевязанной головой еще раз напомнил Тарлецкому о приключившемся с ним несчастье. Велев денщику сделать чаю, Тарлецкий по наружной деревянной лестнице поднялся к себе. Конечно, по такому случаю предпочтительнее была бы кружка рому (отличный ром привезен был из той же последней инспекции) но, не зная, до каких пор и чего вообще предстоит ему дожидаться, откупорить бутылку Тарлецкий не рискнул.

К счастью, дожидаться пришлось недолго. Игнат даже самовар не успел вскипятить. Только пришел не какой-нибудь здоровенный усатый гвардейский кирасир с высочайшим повелением, а чумазый мальчишка еврей, который взялся проводить господина майора на квартиру, где его ждут. Ничего не понимая, но преисполнившись решимости испить чашу унижения до конца, Тарлецкий смахнул единственную пылинку со своего новенького майорского мундира и отправился вслед за мальчуганом. Благо, идти было совсем недалеко – на Немецкую улицу, до спрятавшегося за густой листвой тополей и каштанов двухэтажного дома, совсем незаметного в ряду более основательных купеческих домов. Без особого удовольствия вручив своему проводнику копейку, Тарлецкий остановился у дверей, за которыми, очевидно, должна будет решиться его судьба.

Из мистического оцепенения его вывел молодой подполковник Свиты Его Императорского Величества по квартирмейстерской части, который из этих дверей вышел. Лицом с вполне доброжелательным выражением он даже немного был похож на Его Императорское Величество – бакенбарды, узкий подбородок, умные глаза, хотя благородства, конечно, поменьше, чем у Государя. Тарлецкий, как водится, поднес левую руку к шляпе.

– Тарлецкий? Что же вы не заходите, вас ждут, – ответив на приветствие, сказал подполковник и быстро, не дождавшись невнятного вопроса Тарлецкого «… а в каком кабинете?», удалился в сторону Ратушной площади. Следовало решаться.

Ни у дверей, ни за ними не было охраны. Деревянные ступени с углублениями от примерно полувекового употребления вели во второй этаж, в первый, очевидно, попасть можно было только со двора. А во втором уже и дверь была открыта. За ней была обычная обывательская комната с кроватью и платяным шкафом, но основное место в ней занимал большой чистый письменный стол с изысканным чернильным прибором, прижимавшим отгибающийся уголок знакомого Тарлецкому красочного полотна, изображающего переправу через Березину.