Андрей Лютых - Крепь

– Это у вас, военных, почитается чем-то недостойным сменить свой мундир на какую-то иную одежду, пусть даже в интересах разведки. Поймай такого переодетого неприятеля французы – даже пулю бы пожалели, вздернули бы на ближайшем дереве, – сказал он, при этом совсем не рисуясь. – Так что приходится нам, статским, по необходимости чертом рядиться. Для нас не зазорно. Особенно в государственных интересах. А польза от этого маскарада могла быть большая. Кабы не вы.

Сказав это, Александр Леонтьевич положил на стол то, что достал из шкафа – рублевую ассигнацию.

– Возьмите. Вы, помнится, грозились, что я за своим рублем в Вильно поеду? Получилось наоборот. А я извозом не зарабатываю.

От такого эффектного удара Тарлецкий, до сих пор столько раз громивший в диалогах своих оппонентов, просто «поплыл».

– Я… Простите… Я же не знал… Я не мог себе представить… Виноват, – на лбу у Тарлецкого снова выступил пот. – Так значит, там, на лесенке у окна тоже были вы, а не призрак монаха со старосаковичского болота? Господи, я же едва в вас не выстрелил!

– Это я сглупил, каюсь. Мальчишество. Очень уж хотелось довести дело до конца. Хотелось убедиться, что Зыбицкий в усадьбе, потом попытаться продолжить за ним слежку… Кстати, если бы вы не бросились меня преследовать, я бы увидел, кто убил Зыбицкого. Вы и тут оказались не к месту. В то, что оружием кого-то из предков Саковичей воспользовался мужик, я не верю. Скорее, заговорщики, которым вы поспешили заявить, что разоблачили Зыбицкого, решили с ним покончить прежде, чем он предстанет перед серьезным дознанием, где сможет многое нам открыть.

– Но почему же Василь Башан тогда бежал?

– А почему вы решили, что он бежал? Его родственники утверждают, что вообще его не видели с тех пор, как он ушел на фортификационные работы. Не исключено, что с ним покончили так же, как и с Зыбицким.

– Господи, зачем же столько крови?

– Я, наоборот, удивляюсь, почему ее пролилось так мало, почему вас не убили. Неужели из-за того, что вы так очаровали панскую дочку? Ведь все очень серьезно. Кому-то из местной знати Наполеон отвел роль будущего вождя или лидера в восставшей против нас Литве. Кому именно – мы не знаем. Может быть, это скрывающиеся где-то Карл Прозор или Станислав Солтан, может быть, кто-то еще. Зыбицкий должен был привести нас к этому человеку, и я потратил уйму усилий, чтобы занять идеальную позицию для наблюдения за ним. Все получилось просто великолепно, а тут вы! А еще особый случай состоял в том, что Зыбицкий, как вы убедились, на самом деле лица умеет рисовать, он после своего ареста мог не просто нам выдать других агентов и дать их описание, но и натурально их внешность изобразить. Имея портреты, мы бы всех этих агентов в два счета переловили!

В этот момент Тарлецкий почувствовал, что любезность Александра Леонтьевича не более чем следствие хорошего воспитания, на самом деле ему хочется не угощать Тарлецкого кофе, а сделать с ним то, чего не сделали Саковичи. Поежившись, он выдавил из себя:

– Чем я могу загладить… Если это возможно…

– Совершенно загладить вряд ли возможно. Впрочем, действительно, давайте от эмоций (простите, захлестнули) к делу. Итак, «заглаживать», как вы изволили выразиться, будете службой в егерском полку.

У меня уже приказ имеется о назначении вас младшим штаб-офицером первого батальона девятнадцатого егерского полка. Это в шестом корпусе, в дивизии Лихачева. Впрочем, возможно я забегаю вперед. Я прежде формально должен вам предложить стать нашим агентом. Ежели вы не согласны принять наши условия, приказ силы не имеет, вы поступите под арест на время разбирательства жалобы пана Саковича и всех прочих обстоятельств, и что далее будет с вами, мне, признаюсь, уже не интересно.

– Лучше в полк. И я ведь уже имел честь… ежели я верно понял, я именно вашему ведомству служил в Варшаве. Только я даже не знаю, как оно именуется, впрочем, если я не должен знать… Но я, видимо, должен что-то подписать…

– Я и не сомневался, что вы согласитесь. А подписывать ничего не надо. Теперь вы агент Особенной канцелярии при военном министре.

– Только вы понимаете, что об этом никому говорить не следует, вы уж простите, что именно для вас я это подчеркиваю. О существовании канцелярии известно только очень узкому кругу, и вам более знать ничего и не нужно. Скажу только, что моя фамилия Майер, и еще назову два имени, которые вы можете спросить у дежурного генерала, ежели возникнет нужда сообщить что-то срочное, а меня при штабе нет. Одного вы уже видели, когда сюда пришли – это подполковник Чуйкевич. Вот у кого светлая голова, я вам скажу! Военный министр к нему очень прислушивается. А вторую фамилию вам будет запомнить совсем просто: Барклай де Толли, – заметив, как округлились от удивления глаза у Тарлецкого, Майер улыбнулся: – Разумеется, не военный министр, а Андрей Иванович, его племянник. Он, как и я, военного чина не имеет. Так что вы теперь почти всех в нашей канцелярии знаете. От вас на первых порах потребуется очень немного: нужно составить по возможности объективное мнение об одном весьма необычном человеке.

Александр Леонтьевич жестом предложил Тарлецкому вернуться в кресло, давая понять, что разговор займет еще какое-то время. Тот только теперь заметил, что последние несколько минут стоит перед этим молодым статским вытянувшись во фронт и глупо сжимая в руке проклятую ассигнацию. Следовало отдать должное чиновнику Особенной канцелярии – он вовсе не придавал значения своему превосходству над собеседником, его больше занимало дело:

– Именно в девятнадцатый егерский вы направляетесь не случайно. Там в результате совершенно дикой, как и ваша с обезглавленным Зыбицким, истории, (случившейся аккурат в тот же день!), образовались две вакансии. Там один похотливый мерзавец ротный командир покусился на честь солдатской жены, надо полагать, молодой и красивой. Командир полка майор Эмбахтин, узнав о сем безобразии, лично пришел все это прекратить, а негодяя пристыдить. А тут на беду появился солдат, муж этой женщины, и не долго думая отомстил. Именно, что не долго думая, потому что выстрелил он не в насильника, а в Эмбахтина, которого первым увидел. Смертельно ранил. Потом воткнул штык в себя… История, конечно, мерзкая, и ее обстоятельства решено не разглашать. В сферу внимания особенной канцелярии она попала только потому, что кому-то в ней привиделся заговор литовских магнатов против российского командования только на том основании, что несчастный этот егерь – местный уроженец. Глупость, конечно, и фантасмагория. Однако, приглядите, на всякий случай – вдруг к этому на свое несчастье выжившему ревнивцу примчатся на помощь некие сподвижники. Да и вообще, прислушайтесь, что в полку говорят по поводу этого события. Но нас больше интересует господин, который назначен на место разжалованного ротного – капитан Княжнин. Прежде он служил в егерской роте лейб-гвардии Преображенского полка, потом при нашем австрийском посланнике, обеспечивал его безопасность. Отличный фехтовальщик, но не бретер. Хотя в каких-то историях с дуэлями был замешан, и в одном случае был выключен из службы тогдашним Государем Павлом Петровичем, а в другом, много позже, уже после Тильзитского мира, вообще уехал в Англию. По слухам, поступил там на военную службу и даже успел повоевать с французами в Португалии. Важно то, что между двумя этими событиями было и третье – в марте 1801 года, в ту самую ночь, когда апоплексическим ударом скончался Император Павел I, отставной капитан Княжнин был среди офицеров, оказавшихся в Михайловском замке, где все это произошло.