Андрей Лютых - Крепь

Если капитан Княжнин за свой внешний вид быстро заслужил прозвище Генерал, то протоиерей Василий Васильковский, если бы в среде духовенства уместны были бы шутки, и внешне, и по образованности своей мог бы прозываться Владыкой. Он на самом деле был статен, в возрасте Христа, никак не егерского, а скорее гренадерского роста, усы и густая черная борода скрывали всю нижнюю часть лица, в котором самым примечательным был острый взгляд умных карих глаз. Прежде чем ответить, отец Василий на несколько секунд задержал этот взгляд на собеседнике.

– Вот вы, господин капитан, долго где-то скитались, даже по-русски еще говорите не чисто, с каким-то заморским выговором, а к делу сразу обратились верно, другим бы у вас поучиться. То верно, что к рати готовите воинство свое. А что мне вам ответить про крепость духа у нижних чинов… В бою я их не видел, не довелось. А до той поры, пока ядра не загудят над головой, о сем предмете можно лишь делать предположения, а они могут стать неверными. Если Господу будет угодно – «и последние станут первыми», и сей отрок Антось Кротович, который только три месяца, как из рекрутского депо, может стать героем, а побежит тот, на кого и подумать не могли. Ежели кому-то твердости не достанет – наша вина, более даже моя, стало быть, не внушил.

– Согласен с вами. Однако, боевой опыт, коли он есть, вещь тоже весьма важная. Тоже и традиции, в которых человек воспитывался.

– Тогда все просто. Прежде полк набирался из сибирских рекрутских депо. Люди оттуда крепкие и живучие уже в силу суровости тамошнего климата. Отличные выносливые солдаты, многие до службы успели с рогатиной на медведя поохотиться, и в вере православной крепки все как один. А последние пополнения уже из Новгород-Северского депо, рекрутами из этих мест, литвинами. Солдаты из этих новых наших губерний тоже неплохие, послушные, неприхотливые, однако скрытные – никогда не знаешь, что у них на уме: вчера безропотный и покорный, а сегодня в офицера выстрелил… – Отец Василий сделал паузу, во время которой молчал и Княжнин. – Однако, самые ненадежные не они, а те, кого в 1806 году на время польской войны призвали в милицию, а потом так и оставили в солдатах, почитай, обманом. Они ведь в душе к службе не подготовились, не осознали, что от прежней жизни на 25 лет или навсегда уходят. Слава Богу, таких в полку немного. Вот и решайте, господин капитан, кто надежней. Я по мере своих сил стараюсь, чтобы сибиряки и литвины особняком не держались. Может, и вам не стоит их делить на шеренги. Верю, Господь вам подскажет верное решение, главное, что вы его ищете.

Капитан склонил голову под благословение батюшки, потом сказал:

– Спасибо вам, отец Василий, это именно то, что мне нужно было знать, никто бы не просветил меня лучше. Кротович, прибери здесь все и ступай в роту, через час возле моей квартиры будет построение.

Молодой егерь взял метлу и довольный, что, наконец, оказался при деле, принялся подметать свою «мастерскую» – небольшой хозяйственный дворик простого крестьянского дома, в котором квартировали священники двух егерских полков – девятнадцатого и сорокового. При этом он что-то бормотал про специальную олифу, которой следовало бы покрыть иконостас для лучшего оттенка и сохранности. Капитан Княжнин, с первого же дня со всей серьезностью впрягшийся в службу, торопливо зашагал в сторону полкового лагеря, разбитого в полуверсте отсюда на безлесом холме, от которого глубокие морщины оврагов спускались к заболоченному ручью, огибавшему лагерь с трех сторон.

Когда Княжнин был уже далеко, отец Василий, видя, что движения солдата становятся какими-то рассеянными, спросил у него:

– Тебя что-то гложет, Кротович? Вижу, хочешь о чем-то спросить и не решаешься. Если про твоего товарища Ксаверия Городейчика, так он сегодня преставился, прости, Господи, его прегрешения. Грех на нем большой. Сам с себя повязки сорвал и от потери крови умер, сие то же самое, что на себя руки наложил. Большой грех. Хорошо, что вчера успел принять у него покаяние. Господь милосерден, может, примет его душу. Каялся он искренне.

Антось, следуя примеру священника, перекрестился и, наконец, решился заговорить:

– Я, батюшка, тоже хочу… покаяться…

– Говори, солдат, облегчи душу.

– Это ведь я тогда сказал господину майору про господина поручика… Я в лес шел мимо мельницы, где для стирки все устроили и Вероника работала. Я увидел, как туда наш ротный поручик пошел, а потом Вероника закричала… Я не знал, что делать, мы же с Аверкой весь год вместе, дружили, я в лагерь побежал и первого встретил господина майора. Он, меня увидев, спросил, что случилось, а я ему как есть все рассказал. Господин майор сильно рассердился, мне велел идти в роту, а сам пошел на мельницу. Аверку, верно, аккурат из караула сменили, и он, как был с ружьем к жене отправился, он ей завсегда помогал белье относить. И вот как все обернулось. Получается, если бы не я, с нашим полковым командиром ничего бы не случилось…

– … А твой Аверка застрелил бы того, кого надо? – продолжил мысль отец Василий, строго посмотрев на Антося, который от этого совсем съежился и опустил глаза.

– Пути Господни… – произнес отец Василий, перекрестившись. – Отпускаю тебе твое невольное прегрешение, ежели оно было. Только, знаю, тебе будет легче тогда только, когда во оставление грехов ты чтото делаешь руками. Так вот тебе послушание: вырежешь табличку вот с такой надписью, – священник протянул Антосю четверть бумажного листка с аккуратно выведенными буквами и цифрами, – здесь написано «майор Эмбахтин Андрей Григорьевич, командир 19-го егерского полка с 12.05.1809 по 12.06.1812». Приладим табличку у иконостаса, пусть будет для полковой истории.

– Так господин майор тоже умер? – пробормотал Антось.

– Царство ему небесное, хороший был человек. Поеду отпевать… А ты ступай в лагерь, как тебе капитан велел. Вот беда – руки у тебя задрожали – ты сейчас ни дерево резать не сможешь, ни из ружья метко выстрелить, а капитан хотел лучших стрелков отобрать. Еще вот что тебе назначаю: десять раз перед сном читай «Верую» – быстрей ересь свою униатскую забудешь. Ступай с Богом.

Затеянный капитаном Княжниным стрелковый «турнир» в тот день так и не состоялся. Был получен приказ о срочной передислокации в Гольшаны, назначенные генералом Дохтуровым местом сбора его корпуса. Полк выступил в поход быстро. Егерям ведь даже палатки иметь было не положено именно для легкости перемещений – чтобы ничего не привязывало к месту, пусть даже хорошо обжитому за несколько недель. Основательно устроенные из самых невообразимых материалов балаганы были без сожаления оставлены на потеху окрестным ребятишкам, а скорее, их родителям на дрова. Поживиться в оставленном лагере чем-то более существенным вряд ли было возможно – русская пехота отправлялась в поход, не забывая унести с собой все, что может пригодиться в пути и на следующем биваке. Денщики навьючивали на лошадей офицерские чемоданы (только полковым и батальонным командирам полагалось иметь походный экипаж), егеря средней шеренги распределяли между собой ротный шанцевый инструмент, артельщики, считавшиеся строевыми солдатами, но настолько серьезно занятые хозяйством, что им даже ружье не полагалось, уносили артельные котлы, прилаживая их за спину, словно черепашьи панцири. Позади начавших марш колонн тронулись и обозные фуры, в одной из которых, церковной, поехала за полком и дивная работа Антося. В подразделениях, где командиры особенно были озабочены тем, чтобы блеснуть на смотре, почти все, а в первую очередь кивера и оружие укрывалось чехлами из пропитанной воском плотной ткани, и даже форменные панталоны прятались в ранцы, а вместо них надевались походные шаровары. И мера эта переставала казаться излишней, как только от головы до хвоста колонны начинала подниматься пыль, мешающая говорить, дышать и окрашивающая в ровный серый цвет и траву и деревья по обе стороны дороги.