Андрей Лютых - Крепь

Судьба этого старого вояки делала его очень подходящим шефом для полка со «ссыльном» батальоном. Капитанский чин Вуич получил еще за штурм Измаила, участвовал в подавлении здешних конфедератов в 1794-м, отведал в 1807-м французской картечи и заслужил орден Святого Георгия. Но награду так и не получил. В недавней войне со Швецией он удерживал один из Аланских островов с батальоном егерей и четырьмя десятками гусар и казаков без единой пушки. Когда лед вокруг острова растаял, этот отряд оказался отрезанным от своих. Выдержав четырехчасовую бомбардировку с окруживших остров шведских галер, Вуич вынужден был сложить оружие. После заключения мира со шведами он предстал перед военным судом и был оправдан, однако рескрипт о его награждении за французскую компанию император так и не подписал, а производство в генеральский чин, давно заслуженный, год за годом отодвигалось.

Появление этого колоритного серба с живым мясистым лицом, отца-командира, очень уважаемого в полку, послужило сигналом к началу застолья. Вуич, как водится, пожелал новому штаб-офицеру удачной службы, с энтузиазмом за это выпил и тут же с искренним сожалением вместе с полковым адъютантом покинул компанию, успев перед уходом выпить за здоровье Государя Императора. Командир корпуса Дохтуров, разместивший свой штаб неподалеку в замке, собирал у себя всех командиров дивизий, бригад и полков, причем по какому-то действительно важному поводу.

За столом оставалось еще более двадцати человек. Офицеры, хоть среди них и не было никого, кто недолюбливал бы своего командира, после его ухода все же почувствовали себя еще более непринужденно.

Тарлецкий, устав улыбаться в ответ на поздравления, вместо которых, прощаясь со своими прежними сослуживцами, он выслушивал соболезнования, на какое-то время выключился из общей беседы. Теперь, медленно смакуя шампанское, он оценивающе рассматривал офицеров своего батальона. Больше других его должны были интересовать непосредственно ему подчиненные командиры рот [4] В пехотном или егерском батальоне русской армии было четыре роты, одна из них гренадерская. Действующий полк состоял из двух батальонов – первого и третьего, второй батальон являлся запасным (запасной батальон 19-го егерского полка в 1812 году состоял в гарнизоне Бобруйской крепости). , про одного из которых предстояло еще и составить заключение для особенной канцелярии. Как раз этот субъект и производил на Тарлецкого самое неприятное впечатление. Такой же, как он, новичок в батальоне старый капитан Княжнин. Единственный, кто промолчал и даже не улыбнулся, узнав, зачем он сюда приглашен. И сейчас этот выскочка с внешностью генерала и с солдатским загаром ни с кем не разговаривает, молча пьет ром, почти не закусывает. Однако и явного высокомерия по отношению к другим не выказывает, просто старается быть незаметным, что тоже подозрительно. «Между прочим, мог бы взять на себя половину расходов – в батальон-то назначен одновременно со мной» – подумал Тарлецкий с неприязнью.

Слухи о необычном прошлом этого офицера явно уже распространились в полку: на пятидесятилетнего капитана молодые прапорщики и подпоручики уже смотрели как на человека, овеянного неким загадочным ореолом. Это вызывало у Тарлецкого к Княжнину еще и чувство ревности: ему казалось, что Княжнин с его смутным прошлым, а не он со своими связями и безграничными возможностями становится самым авторитетным офицером в батальоне. Даже мундир у этого капитана был сшит из самого настоящего тонкого и прочного английского сукна, подороже, чем у него, уж в этих-то вещах майор Тарлецкий знал толк. Утешало только то, что портной у Тарлецкого был явно лучше.

Что же касается других офицеров, то с ними все было проще. У большинства их поношенные мундиры, подпоясанные дешевыми нитяными шарфами, были сшиты из грубого ворсистого солдатского сукна. Новый начальник Тарлецкого майор Быков, крупный, грузный, с темным, почти черным лицом, большим ноздреватым носом, толстыми губами и осоловевшими глазами тоже явно жил на одно лишь жалование. Майор был из тех старых служак, циников и пьяниц, которые уже нисколько не скучают по жене, а если когда и напишут ей в вотчинную деревеньку, то разве что сильно проигравшись в карты.

Капитан Овчинников, командир первой роты, маленький, жилистый и тоже уже не молодой, откинув голову, как певчая птичка, назад и к плечу, что-то с постным выражением на лице говорил своему приятелю, остроносому и розовощекому командиру второй роты, заставляя того давиться от смеха. У Дмитрия сложилось впечатление, что капитан Овчинников всегда говорит тихо, что, возможно, является признаком ума. Вообще за столом было не слишком шумно, это несколько удивляло Дмитрия. Казалось, давно привыкшие друг к другу офицеры занимаются привычным делом. Это было не совсем то, что было нужно Тарлецкому, ведь он устроил это застолье еще и для того, чтобы быстро разузнать все, что ему поручил узнать загадочный господин Майер (в голове даже невольно составлялась ассигновка по отнесению сегодняшних расходов за счет Особенной канцелярии). Чтобы расшевелить гостей, Тарлецкий попросил наполнить бокалы и провозгласил тост:

– Господа! Я хочу выпить за девятнадцатый егерский полк, волею судьбы ставший для меня теперь и семьей, и домом, за его офицеров, столь радушно меня встретивших. Я не сомневаюсь, что нам приятно будет служить вместе. За вас, господа!

– Ура! За девятнадцатый егерский! – подхватили офицеры, поднимаясь со скамеек с бокалами и кружками, в которых было налито уже не шампанское.

– А что, господа, вы мне расскажете про полк? – спросил Дмитрий, когда офицеры вновь сели за стол. – Я слышал, что некоторые солдаты здесь отказывались принимать православное причастие?

– Ерунда, – негромко сказал Овчинников, – наши ребята принимают даже мозольную жидкость и дорогие духи, попадись они им только.

– Так что и причастие от отца Василия принимают, он их всех в правильную веру оборотил.

Сидевший рядом с Овчинниковым поручик Полозов, прыснул со смеху, чуть не ударившись лбом о стол, но тут же поднял голову и добавил:

– Да нет, Дмитрий Сигизмундович, полк у нас неплохой, и батальон как батальон. И пороха некоторые уже понюхали, и на смотрах не последние. Одним словом, служить можно. Да вам лучше всех господин майор расскажет, он больше всех лиловый воротник носил [5] До мая 1808 года цвет воротника и обшлагов в 19-м егерском полку был лиловым. С 1809-го года в егерских полках была введена единая форма с темно-зелеными с красной выпушкой воротниками и обшлагами. Полки отличались цветом погон и выложенным на них из шнурка номером дивизии. .