Светлана Бестужева-Лада - Премудрая царица. Историческая фантастика

Когда я немного очнулась, то увидела рядом лицо царя, изменившееся так, что я чуть в настоящий обморок не свалилась. На меня смотрели добрые, нежные глаза, увлажненные слезами, а вечно сурово сжатые губы… улыбались.

– Касатушка моя, голубица, – приговаривал он, – и вылечила, и приласкала, как никогда раньше меня никто не ласкал. Нежная, покорная, желанная…

То есть я настолько обессилела, что лежала почти неподвижно, лишь изредка поглаживая супруга по плечам. Высший идеал любовницы! Бревно, но не одушевленное, а одухотворенное.

– Полегчало ль тебе, государь?

– Слов нет, как полегчало, Марьюшка. Где ты этому научилась?

– Бабка в деревне была… – неопределенно ответила я. – Да и заметила однажды, что у маменьки голова болеть перестает, если я ее таким образом лечу. Вот и тебе сподобил Бог помочь.

– Давай-ка это отпразднуем. Сейчас выпьем по бокалу вина…

– Умилосердись, государь. Я после ласк твоих могучих ни единым членом двинуть не могу. Не знаю, как к себе в покои доберусь.

– А здесь останешься.

– Неприлично сие…

– Ну, я тогда не в настроении был, когда приказал тебе удалиться. А теперь никуда не отпущу.

– Как прикажешь, государь.

– Сладко ли тебе было, люба моя?

– Сладко, государь. Нагрешили мы с тобой всласть.

– Шутница! Завтра к причастию пойдешь – все грехи пропадут. Да и с супругом законным сие не грех.

– Твоя правда, государь.

У меня неудержимо слипались глаза и говорила я уже через силу. Сейчас бы заснуть…

– Как же я тебя уморил, сердечную, – с некоторым самодовольством сказал мой супруг. – Ну, поспи, голубка, отдохни, и я с тобой заодно вздремну. Какую ночь уже от боли спать не мог.

Но я уже проваливалась в благодатный сон.

Проснулась, когда светало. Рядом спал супруг и лицо его было спокойным и добрым. Тоже, поди, умаялся, сердечный.

Мышкой соскользнула с ложа, набросила верхнюю сорочку, а нижнюю с туфельками взяла в руки и прокралась к выходу. У двери на полу – ну, разумеется! – прикорнула Агафья. Как ни бесшумно я двигалась, она услышала и тут же встрепенулась:

– Пойдем в твои покои, касатушка. Негоже, если тебя кто-нибудь тут приметит.

– Так ведь у мужа спала, не у полюбовника.

– А муж-то царь. Не положено в царской опочивальне другим спать. Сделала свое дело – и вон.

– Да меня государь не отпустил.

– То дело другое, – заметно успокоилась Агафья, – то – воля царская. Но все едино нужно отсюда уходить. Все равно заметят, конечно, но хоть не скажут, что возгордилась царица, после греха по дворцу стопами шествует.

Нет, эту логику мне было не понять.

У себя я помылась, приказала девкам переплести спутавшуюся за ночь косу, оделась пристойно и встала на молитву. И вот ведь диво – будто век по утрам эти древние слова произносила, обращаясь к иконным ликам. Даже не запнулась ни разу.

– К причастию нужно идти, государыня, – объявила появившаяся в светлице одна из ближних боярынь. – Отец Василий ждет. Там и царевны будут.

Там я впервые увидела жену наследника престола царевну Елену. Действительно, хороша. Брови дугой, глаза с поволокой, ротик маленький – вишенкой. Без белил, без румян – как есть перед Господом предстать собралась. Со мной она поздоровалась хоть и с почтением, но сдержанно, чуть-чуть даже свысока. Не зря, видать, я на нее жаловалась. То есть не я, а та, которая еще недавно обитала в этом теле.

– Легких тебе родов, государыня-царевна, – подчеркнуто ласково пожелала я. – Бог милостив, родишь царевичу богатыря.

У нее от изумления глаза стали огромными, а рот приоткрылся. Видно, раньше я разговаривала по-другому.

– Благодарствуй, царица-матушка на добром слове, – только и смогла она пролепетать.

Ирина кивнула мне издали и ласково улыбнулась. Уже начиналась служба. Елене явно было тяжело стоять, ее усадили на особый стульчик. Нам, разумеется, не предложили. А потом отец Василий причастил нас – меня вначале, Елену с Ириной потом. И отпустил с миром.

– Если дозволишь, царевна, я к тебе еще наведаюсь, – сказала я на прощание Елене. – Поговорим о всяком-разном. И прости, коли несправедлива к тебе была. Не по злобе, видит Бог, от глупой спеси.

В церкви активно зашептались придворные. Можно было не сомневаться, что эти мои слова разлетятся по всему дворцу и не только. Ничего, зато супруг будет доволен.

День я провела в совершенно новом для меня занятии – рукоделии. Продолжила начатое моей предшественницей шитье цветными шелками пелены на алтарь. И вот ведь диво: в предыдущей жизни иголку в руки брала только пуговицу пришить, а тут они сами производили все необходимые (и непростые) движения. Значит, не только молитвы мне в наследство достались.

А к середине дня распахнулись двери и появился Иван Васильевич, собственный персоной.

– Как тут моя супруга богоданная? – весело осведомился он. – Гляжу, и в делах прилежна. Наградил меня господь на старости лет.

– Какая же старость, государь? – возразила я. – За тобой иному молодому не угнаться.

Такой был слух, молнией разнесшийся по дворцу. Мол, государь до того оздоровился, что всю ночь царицу от себя не отпускал. Она по стеночке к утру выползла, а ему – хоть бы что. Отстоял заутреню и отправился Москву инспектировать, благо первый снежок пошел. Действительно, помолодел государь, не иначе как молодая жена какое-то слово заветное знает.

Знает, конечно, и не одно, только не в словах дело.

– А я тебе, Марьюшка, кое-что принес. За любезность твою и ласку.

– Да не стою я, государь…

– Стоишь, стоишь. Тут посланник голландский как-то проведал, что тебе кофе желательно испить, прислал мешочек и арапа с ним. Сейчас нам покажут, что это за кофе такое.

Интересное кино! Каким образом голландский посланник мог хоть что-то о царице проведать? Тем паче – о ее помыслах. Господи, Ирина же говорила, что братец ее сей напиток у кого-то из иноземцев вкушал. Подсуетился, похоже, Борис Федорович, угодить желает молодой царице.

Юный арапчонок, прятавшийся за царской спиной, резво расставил на столе все, что нужно было для приготовления кофе. Зерна он, видно, заранее смолол: в парчовом мешочке находился темно-коричневый порошок, от одного запаха которого у меня сладко закружилась голова. Ностальгия, однако.

Другой придворный принес две чашечки китайского фарфора красоты изумительной. Про блюдечки, по-видимому, можно было забыть, а вот ложки… Не перстами же сахар перемешивать. Кстати, сахар где?

– Агафья, достань-ка сахарку кенарского, – распорядилась я. – И ложечки серебряные.

Распорядиться-то распорядилась, но отнюдь не была уверена, что ложечки сыщутся. Пока мне такое диво тут на глаза не попадалось.

– Как прикажешь, государыня, – поклонилась Агафья и куда-то брызнула из светлицы.