Илья Дроканов - Две жизни лейтенанта Деливрона

Деливрон долго молчал, потом взял фляжку и вылил в свой стаканчик последний глоток саке. Выпил один и, глядя в пол, выдавил из себя одно слово:

– Согласен.

Ему как разведчику было понятно, что, согласившись на выполнение невинного на первый взгляд задания японской контрразведки, он поставит себя в положение, из которого потом сложно будет выйти без ущерба для себя. Но тайная жизнь диктует собственные правила игры. Ввязался в игру – соблюдай правила, как говорил французский дипломат Леон Гаррос.

К военнопленным этой войны в Японии было удивительно доброжелательное отношение, которое объяснялось политическими соображениями. Для Страны восходящего солнца идущая война была не просто эпизодом в борьбе за сферы влияния на Дальнем Востоке – она демонстрировала появление на мировой арене новой великой державы, способной одолеть на полях сражений колоссальную Россию и на равных иметь дело с другими «белыми империями». Поэтому Япония старалась не только продемонстрировать мощь, но и подчеркнуть свою цивилизованность. На фронт были приглашены западные журналисты, которым всячески показывали, что новая «желтая» держава не имеет ничего общего с дикой азиатчиной.

В Японии исстари не было понятия «пленный», поскольку самурай должен был или погибнуть в бою, или вспороть себе живот, если дальше сопротивляться не было возможности. Поэтому после появления первых пленных местным жителям пришлось от имени правительства специально разъяснять, что в соответствии с международными законами русские пленные заслуживают не презрения и ненависти, а сострадания, поскольку они не преступники, а воины, честно сражавшиеся за свою страну. Соответствующие указания печатались в газетах.

В ходе войны японцы сложили в соответствии со своими языковыми нормами обидную поговорку о способностях своего противника: «сто битв – сто поражений». Против истины они не грешили, потому что Россия действительно не выиграла ни одного сражения ни на суши, ни на море. Русские пленные выгружались на островах с пароходов сплошным потоком, который особенно усилился после падения Порт-Артура в конце декабря 1904 года. Японцы устроили целую сеть лагерей по всей стране. При лагерях оборудовались госпитали для больных и раненых, столовые, храмы разных религиозных конфессий, православные церкви, католические костелы, мечети, синагоги. Офицеров размещали отдельно от нижних чинов, режим их пребывания в лагерях был более свободным. Большинство пленных жили в шатровых палатках или постройках барачного типа. Для высшего офицерского состава выделялись храмовые помещения. По отдельности содержались нижние чины и офицерский состав в госпиталях. Умерших от ран хоронили с воинскими почестями.

Японцы обеспечивали пленных ежедневным питанием. Кроме японского рациона все пленные получали деньги от российского правительства через посольство Франции в Токио. Унтер-офицерам в зависимости от количества лычек полагалось в месяц от одной иены до полутора, рядовым – по пол-иены. Участникам обороны Порт-Артура периодически пересылали и дополнительные пожертвования – иногда по 15 иен каждому. Для сравнения, в то время в Японии полтора килограмма риса стоили десятую часть иены. На одну иену можно было купить четыре литра саке.

Японские жители, частью из любопытства, частью из доброты, относились к русским солдатам дружелюбно, даже иногда как иностранным гостям приносили провизию. Власти предоставляли пленным относительную свободу, чтобы удовлетворять повседневные потребности, дали даже указание японским школьникам не относиться враждебно к русским военнопленным и оказывать им теплый прием.

И все же унизительное положение людей, лишенных свободы и вынужденных долгое время томиться на чужбине, невозможно было смягчить дружелюбием населения и лояльным отношением властей. В плену одолевает и унижение, и обида, и жалость к другим, и жгучая тоска по свободе и родине, и страшная тягость бесцельной, томительной неизвестности, горькие минуты нарождающихся событий внутренней жизни без идей, без смысла. Русские остро переживали вынужденную неволю, многие из них мечтали о побеге на свободу, а некоторые решались на это. Японская охрана сурово пресекала нарушения закона. Контрразведка следила за порядком и стремилась предотвратить острые ситуации.

Лейтенант Ямагути объяснил Деливрону, что от него требуется, и несколько раз сопровождал в поездках по лагерям. Андрей понял, что капитан Ояма поручил младшему товарищу руководить им на время выполнения поставленной контрразведчиками задачи. На первых порах они вместе ездили в лагеря в окрестностях Токио и Йокогамы. Когда Андрей собрался ехать в южные районы страны, Ямагути заявил, что Деливрон способен справиться самостоятельно, и возвратился в Токио. Офицеры снабдили своего учителя документом, в котором говорилось, что его предъявитель действует по заданию Генерального штаба Японии.

В декабре 1904 года Андрей направился в лагерь Мацуяма на острове Сикоку, где могла находиться Коико, которую тоже стали командировать в лагеря, вернее, в лагерные госпитали. Девушка написала ему об этом в одном из последних писем.

Знакомясь с начальником лагеря полковником Коно, Андрей спросил, какая у него обстановка, нет ли у военнопленных проявлений недовольства? Пожилой офицер в ответ удивленно взмахнул руками и сказал:

– Что вы, в нашем лагере этого не может быть! Познакомиться с условиями жизни русских по моему приглашению приходят представители Общества дружбы, созданного нашими знатными горожанами, и Общества духовного утешения, основанного православным епископом Николаем Японским. Никто не может сказать ничего дурного.

Ворота в лагерь были открыты, хотя рядом для порядка сидели японские солдаты-охранники. Деливрон прошел на территорию и увидел несколько просторных деревянных бараков. На длинной скамье возле двери перед одним из них курили казаки-бородачи, судя по желтым лампасам и погонам из Уссурийского казачьего войска. Двое из них, урядник и подхорунжий, рассматривали неизвестно откуда появившуюся цветную картинку китайского государственного флага, где на желтом поле изображен дракон с длинными белыми усами и красное солнце в левом верхнем углу. Подхорунжий, выпустив облако дыма, ткнул пальцем в рисунок и удивленно сказал:

– Каки усишши!

Урядник тут же откликнулся:

– Энто он жалаить наше сонце стрескать! Падла желторотая!

– Иде ж видать, што желторотая, глянь, у него вся пасть красная, кровь так и текеть!

– А усишши белые, чисто опарыши на твоем катухе!

– Ну, на моем! На твоем! – со злостью ответил подхорунжий, сплюнул на ладонь и загасил цигарку. – Опарыши! Ишь чего выдумал!