Леонид Шувалов - Суд праведный

Средний Зыков, Лёшка, морща от усердия расплюснутый нос, подхватил частушку залихватским проигрышем гармони, и все трое, загоготав как ни в чем не бывало, в обнимку двинулись в сторону главной улицы.

Анисим, давя в себе ярость, только сплюнул неистово.

Богатый маслодел, не брезгающий и торговлишкой, давнишний, еще по извозу, конкурент Зыкова, Василий Христофорович Кунгуров вышел из дома сельского старосты в благодушном, даже в ищущем каком-то настроении, сыто икая, вздрагивая при этом всем своим жилистым крепким телом. Его слегка пошатывало от вина, которого не жалел радушный хозяин, однако Василий Христофорович шагал твердо. Всегда наполовину опущенные веки его хищно вскидывались, когда неподалеку раздавался девичий хохот.

Вдруг выпорхнула из какого-то двора разноголосая стайка девчат в цветастых платках. С криками, с визгом, перебрасываясь на ходу снежками, побежали они под горку, туда, где призывно пела гармонь.

– У-у-у, козы!

Василий Христофорович чувствовал себя в силе. Полуопущенные веки ничуть не застили ему свет. Он ясно видел, как Татьяна Белова, выскочившая на улицу вместе со всеми, весело смеясь, поскользнулась, и девчата с хохотом бросились ее поднимать. Кое-как отбившись от подруг, Татьяна побежала домой. С утра не заглядывала, с утра каталась с подружками на санях, таскала к реке хворост, жгла Масленицу, пела песни.

«А надо бы, надо заглянуть домой, – упрекнула она саму себя. – Отец вот скоро вернется, да и брат Петька заявится голодный, блинов домашних захочет».

Кунгуров осторожно огляделся.

Татьяна уже свернула с улицы, и Василия Христофоровича жадно влекло за ней. Захотелось догнать ее, обхватить за плечи, а то и рукам волю дать… А что ж… Ощутив в голове звенящую ясность, Кунгуров почти бегом свернул следом. Увидел темные окна маленькой избушки Анисима Белова и по-звериному обрадовался.

Войдя в низкую, по обычаю этих мест не запертую дверь, Татьяна скинула шубейку, нащупала на столе спички и зажгла свечу. Подошла к печи, приложила к ней покрасневшие руки и, почувствовав лишь слабое тепло, решила затопить, чтобы к приходу отца и брата в доме можно было отогреться.

Кунгуров стоял у окна, прислушивался, но слышал только, как кровь бешено стучит в висках. Хмель с новой яростью замутил сознание. Но это не был хмель от выпитого. Пальцы Кунгурова невольно вцепились в бороду. Оглянувшись, он сгорбленной тенью шмыгнул к крыльцу.

Татьяна раздула подернувшиеся сизым пеплом угли, подкинула несколько березовых поленьев и, присев перед печью, задумчиво наблюдала, как голубоватые язычки пламени охватывают дрова, как ежится, шипит, вспыхивает и чернеет береста.

Дохнуло холодом, и огонь боязливо встрепенулся.

Обрадовавшись, что так рано пришел кто-то из своих, Татьяна вскинула чуть скуластое, как у матери, лицо, и взгляд ее робких карих глаз остановился на вошедшем, потом метнулся к окну, за которым не виделось ничего, кроме бледного, рассеянного света луны. Не в силах перевести дыхание, Татьяна медленно распрямилась. Вдруг вспомнилось ей, как смотрел на нее Кунгуров, когда она, промокшая под летним дождем, в облепившем груди, бедра и все изгибы тела платье, бежала по скошенной траве; как старик, когда она полоскала на речке белье, будто бы случайно оказывался рядом на берегу; как, проходя мимо его огромной избы, часто лопатками чувствовала тяжелый жгучий взгляд.

Стараясь не делать резких движений, Кунгуров задвинул засов. Глухой стук заставил Татьяну вздрогнуть.

– Побойтесь Бога… Василий Христофорович…

Кунгуров хотел сказать что-нибудь ласковое, успокаивающее, но давно не говорил ничего подобного, а может, и вообще никогда не говорил такого. Из его пересохшего от внутренней горячки горла только вырвалось хрипло:

– Денег дам…

Скользкий, холодный ужас охватил Татьяну. Будто босой ногой она наступила на гадюку, свернувшуюся в гладкие, упругие кольца. Хотелось крикнуть, но сил не было. Хотелось бежать, но ноги не повиновались. Кунгуров широко шагнул к ней. Татьяна отпрянула. За спиной оказалась набирающая жар печь, и Татьяне показалось, что огонь охватил ее одежду, что он нестерпимо жжет, подбирается к лицу, застилает взор мутно-красным маревом. Кунгуров, что-то шепча неразборчивое, навалился, его руки поползли по ее плечам, коснулись шеи, груди… Татьяна уперлась ладонями в напрягшиеся, подрагивающие от возбуждения мускулы старика, ощутила исходящий от него запах чеснока, пота, водки, лука, дешевого табака, осознала свою беспомощность и впилась пальцами в морщинистые, поросшие седыми жесткими волосами щеки. Кунгуров откинулся назад, слепая ярость дернула его тяжелые веки, расширившиеся зрачки налились злобой, губы натянулись, перекосив рот, сухо блеснула желтоватая кожа на сжавшихся кулаках.

– Сучка! – прошипел Василий Христофорович.

Татьяна не шелохнулась, только мертвенно побледнела. Тяжелый удар пришелся прямо в лицо.

Растопыренными, словно сведенными судорогой пальцами Кунгуров рванул на упавшей девушке кофту, разом зацепив и рубашку и обнажив белое, как молоко, тугое тело.

Терентий Ёлкин оступился с тропинки и, не удержавшись, с дурашливым хихиканьем повалился на снег, широко раскинув длинные руки.

– Анисим! Выручай!

Белов улыбнулся, неторопливо вернулся, потянул приятеля из сугроба. Пытаясь опереться на рыхлый снег и всякий раз проваливаясь по самые плечи, Ёлкин похохатывал:

– Ой, не могу!!! Умора да и только!

– Охоч ты, Терентий, до баловства! Что кутенок в снегу извалялся, – все-таки вытянув его из сугроба и сбивая рукавицей снег, налипший на доху, усмехнулся Белов. – Как дите малое…

Терентий хихикнул, дурашливо отбиваясь от приятеля. Потом, заметив бегущую к ним фигуру, удивленно сбил треух на затылок.

– Ого! Глянь-ко!

Анисим поднял голову, всмотрелся:

– Татьяна?!

– Куды энто она раздемшись? – озадаченно выдохнул Терентий, переводя взгляд на приятеля.

Татьяна, зажав на груди разорванную кофту, превозмогая саднящую боль, съежившись, спотыкаясь, чудом удерживаясь, бежала навстречу отцу. В двух шагах от него она остановилась, словно лишившись последних сил, замерла неподвижно и молчаливо.

Взглянув в сухие обезумевшие глаза дочери, на лопнувшие, кровоточащие губы, заметив широкую розовую ссадину под распахнувшейся на ветру кофтой, Анисим схватил ее за плечи.

– Кто?! – сипло выкрикнул он, встряхивая Татьяну.

Она обмякла в его широких ладонях.

– Кто? – сжав зубы, повторил Анисим.

Татьяна пыталась ответить, но лишь судорожно дергала подбородком. Пальцы Анисима все сильнее впивались в ее хрупкие маленькие плечи. Глянув в окаменевшее лицо отца, Татьяна вдруг жалобно заголосила: