Леонид Шувалов - Суд праведный

– Вы представляете, Фока Феофанович, я уж вас так, по-мирскому… этот адмирал Того, имея четыреста орудий против двухста сорока восьми на нашей эскадре и более выгодные условия для стрельбы, наши-то против солнца стреляли… все равно ничего не смог сделать с нашей эскадрой. Японцы хоть и отчаянные, но вояки бездарные. Пускай мы и потеряли в Чемульпо «Варяга» и канонерку «Кореец», я верю в нашу победу. Конечно, у япошек всегда было больше кораблей на Тихом океане, зато не сравняться им с нашими флотоводцами…

Симантовский, до этого клевавший носом над тарелкой, с усилием вздернул лысеющую голову, неловко подпер ее обоими ладонями, мутно посмотрел на беседующих.

– Гас-па-а-да… Почему нет музыки? – сморщился он.

Платон Архипович вздохнул, но, будучи гостеприимным хозяином, тяжело поднялся и подошел к высокой тумбочке с резными ножками и гипсовым раскрашенным барельефом. Симантовский медленно сфокусировал взгляд на вязанке хвороста, лежащей на плечах гипсового пастушка, потом на широком красном поясе, перехватывающем его талию, криво усмехнулся:

– А вы, господин пристав, оказывается, карбонария у себя скрываете… Приютили…

– И правда похож, чертов сын, – хмыкнул Збитнев, грузно сгибаясь и внимательно рассматривая фигурку на барельефе. – Сейчас мы его арестуем и отправим в губернское жандармское управление, пусть им ротмистр Леонтович займется.

Отец Фока весело хохотнул. Распрямившись, Збитнев отер рукавом пластинку, лежащую на диске граммофона, развернул похожую на гигантский цветок-колокольчик нежно-голубую трубу прямо на учителя и, покрутив блестящую ручку, опустил иглу. Послышался шорох, треск, потом дребезжащий женский голос запел: «Мой костер в тумане светит, искры гаснут на лету… Ночью нас никто не встретит, мы простимся на мосту…»

– Кажись, гости какие пожаловали, – поднял руку отец Фока. – Колоколец дверной бренчит…

Платон Архипович прислушался, удивленно вздернул брови:

– Ваша правда, отче… Кого еще черт принес?

Застегнувшись на все пуговицы, выпятив важно грудь, он неторопливо прошагал в прихожую и широко распахнул дверь. Строго глянув на измученное, смятое хмуростью, лицо стоящего перед ним крестьянина, удивленно выпятил подбородок.

– Чего тебе?! – начальственным голосом, каким всегда говаривал с мужиками, спросил становой, а узнав неурочного посетителя, добавил: – Белов…

Поскольку Анисим молчал, Ёлкин, выступив из-за его спины, сорвал с головы треух, несколько раз низко поклонился и срывающимся голосом пояснил:

– Тут такое дело приключилось, ваше благородие, господин пристав… Дочку евонную, стало быть, Татьяну его, снасильничали.

– Уже? – ничего не понимая, переспросил становой.

– Так точно, ваше благородие, уже! – быстро закивал Терентий, боком отстраняя в сторону мрачного, сжимающего кулаки Анисима.

Платон Архипович уже строже взглянул на мужиков:

– Так прямо и снасильничали девку? Это кто же такое учудил?

– Ну да, – закивал Ёлкин, повторяя. – Так вот прямо и снасильничали.

– Да кто?! – рявкнул становой.

Анисим с ненавистью выдавил:

– Кунгуров.

– Младший, что ль? – задумчиво коснувшись усов, уточнил Збитнев. – Сын Василия Христофоровича? Андрей, кажется?

– Сам… – процедил Белов едва шевеля губами. – Старик Кунгуров.

Пристав, чуть отстраняясь, окинул его недобрым взглядом:

– Да ты, братец, никак пьян?!

– Ей-богу, они-с, ваше благородие, – вступился Терентий Ёлкин, прижав к груди треух. – А насчет пьянки, не сумлевайтесь, господин пристав, самую малость приняли, праздник, как-никак, воскресенье Прощеное…

– Да ты что, пьяная рожа, несешь?! – горой надвигаясь на него, повысил голос Збитнев.

Ёлкин задрожал, попятился и едва не упал со ступеней, а Белов словно врос в крыльцо. Платон Архипович, почувствовав его тяжкий взгляд, примирительно прогудел:

– Ступайте, братцы, по домам. Завтра с утра займусь этим инцидентом. Ступайте… – а когда крестьяне спустились с крыльца, зычно добавил: – Но не дай бог, напраслину на старика возвели!

Вернувшись в гостиную, Збитнев коротко рассказал случившееся своим гостям, вяло жующим что-то в ожидании хозяина дома. Симантовский, выслушав пристава, лениво заметил:

– Дикари! Натуральные тунгусы… – Подумав, добавил чуть оживившись: – Надо бы на место происшествия проследовать… Опять же девку осмотреть не помешало бы…

Отец Фока лукаво усмехнулся:

– Баловник вы, однако, господин отставной вольтерьянец…

– Это у вас, батюшка, по молодости лет да после семинарии один блуд на уме, – пьяно хрюкнув носом, покачнулся Симантовский. – Ежели девку и впрямь изнасиловали, как эти тунгусы говорят, следы должны остаться – синяки, ссадины, ушибы…

– Не могу не согласиться, – слегка покраснел отец Фока, глянул на станового: – Может проследовать, как господин учитель советует?

Платон Архипович лишь коротко махнул рукой:

– Придумаете тоже! Нашли о чем говорить! Трагедия греческая! Из девки бабу сделали…

– Не скажите, милостивый государь! – покачал в воздухе пальцем Симантовский. – Для русского мужика это па-а-зор… Это не тунгус какой, он за это и убить может…

– Да бросьте вы, – вновь отмахнулся Збитнев, направляясь к граммофону. – Если что и было, поставит старик Кунгуров отцу девки полведра водки и помирятся… Впервой, что ли?

– Дикари, – грустно резюмировал Симантовский, наливая водки в рюмку. – Наш костер в тумане светит!!!

А Терентий Ёлкин в это время, как побитая собака, тащился следом за Анисимом. Не выдержав молчания, забежал вперед:

– Ну чё ты такой смурной? Сказал же становой, займется ецидентом. Ну чё ты, Анисим?..

Белов продолжал молча шагать, настороженно всматриваясь в ночь. Увидев мелькнувшую невдалеке тень, вскрикнул:

– Кунгуров!

Напрасно Ёлкин пытался удержать его. Анисим вырвался. Терентий растерянно покрутился на месте, не зная, что предпринять, потом досадливо плюнул и кинулся догонять приятеля. Но тот, как и резво удиравший от него старик, уже скрылись за углом дома Мануйлова. Сворачивая следом за ними, Терентий услышал ехидный голос Никишки Зыкова и от неожиданности поскользнулся и упал.

– Куда летишь, Кощей?

Братья отлепились от темного заплота, подошли к лежащему на животе Ёлкину. Лёшка звучно, на высокой ноте, растянул меха и, когда визг гармони затих, полюбопытствовал:

– Чё енто вы за ентим Одером носитесь?

Терентий, ожидая подлого удара, боязливо повернул шею:

– Дык я-то чё? Я-т ниче… Так, ради кумпанства…

– Ладно, не трожь Кошшея, – благодушно протянул Никишка. – Пушшай… Может, бока этому старому мерину наломают, дык поперек папаниной торговли стоять не будет.