Александр Ярушкин - Символ веры

– Я знаком с текстом телеграммы, – кивнул начальник жандармского управления.

– Тем лучше, – пряча листок в стол, сказал губернатор. – Что вы намерены предпринять?

Полковник Романов принял сосредоточенный вид, секунду помедлил, потом сказал:

– По моим сведениям, в готовящейся демонстрации собираются принять участие около семи-восьми сотен рабочих и студентов. Многие будут вооружены револьверами. Поэтому без помощи казаков, как мне кажется, полиции не справиться.

– Безусловно, безусловно… – торопливо поддакнул Попов. – Сил полиции явно будет недостаточно.

– Хорошо, я распоряжусь, – произнес губернатор и шевельнул рукой. – Продолжайте, Сергей Александрович.

– Для того чтобы демонстрация не была столь многолюдной, предлагаю блокировать все наиболее крупные типографии и мастерские, заперев в них рабочих, которые представляют для нас наибольшую опасность, будучи главными носителями революционных настроений.

Губернатор повернулся к Попову:

– Вы слышите?

– Конечно, ваше превосходительство, – заверил полицмейстер. – Сразу после начала рабочего дня выставлю оцепление из нижних чинов полиции. Муха не пролетит!

– Полагаю также необходимым направить усиленные наряды полиции на Почтамтскую и прилегающие к ней улицы и переулки, – закончил полковник Романов.

– Разумно, – одобрил губернатор, но тут же досадливо спросил: – Вам не кажется, Сергей Александрович, что пора положить конец распространению прокламаций? Весь город ими запружен. Куда ни глянешь, везде эти гнусные листки!

– Действительно, – угодливо глядя на губернатора, подтвердил Попов. – Городовые уже замаялись соскабливать их с заборов. Каждое утро только этим и занимаются.

Начальник жандармского управления покосился на Попова, который хотел еще что-то добавить к своей реплике, но, поймав этот взгляд, прикусил язык.

– Установить местонахождение подпольных типографий пока не удается, – коротко ответил Романов и выразительно взглянул на напольные часы, стоящие в углу кабинета.

Губернатор потер виски:

– Как у нас все плохо… Когда же мы будем спокойно спать? Когда же народ утихомирится?

Романов вздохнул:

– У нас еще, ваше превосходительство, довольно сносно. За Уралом вообще черт знает что творится. В Москве бастуют десятки тысяч фабрично-заводских рабочих. В Риге только залпами удалось рассеять многотысячную толпу бунтовщиков. В Варшаве всеобщая политическая забастовка. То же самое в Лодзи… Не знаю, справимся ли с японцем. В армии после сдачи Порт-Артура упаднические настроения, а тут, как назло, эти беспорядки…

– Бог с ними со всеми, – слабо взмахнул рукой губернатор. – С нас спросят за нашу губернию…

Видя, что губернатор снова впадает в прострацию, полковник Романов поднялся и звякнул шпорами.

– Разрешите откланяться, ваше превосходительство?

– Да, да… Уже поздно.

Попов последовал за Романовым, но на пороге кабинета замешкался. Губернатор вопросительно посмотрел на него:

– Что-то еще?

– Спокойной ночи, ваше превосходительство.

– Вряд ли я сегодня засну, – невесело ответил губернатор и еще долго смотрел на закрывшуюся дверь.

Остановив извозчика, Высич дождался, пока в сани сядет Белов, оглянулся и, бросив саквояж на сиденье, уселся сам:

– К университетским клиникам.

Проезжая мимо Технологического института, Петр загляделся на огромное трехэтажное здание. Перехватив его взгляд, Высич усмехнулся, указывая на прохаживающихся небольшими группками студентов.

Такие же группки прогуливались и возле университетских клиник.

Высич еще издалека заметил лобастого студента-медика, нервозно вышагивающего перед подъездом, над которым висела длинная вывеска «Аптека». Заметив подъезжающие сани, студент бросился навстречу.

– Сейчас ругать будет, – наклонившись к Петру, хмыкнул Высич.

Не успел извозчик отъехать, как Ментор, словно не замечая незнакомца, стоящего рядом с Высичем, сердито бросил:

– Товарищ Никанор, мы ждем, а вы…

Высич достал часы и демонстративно щелкнул крышкой:

– Я прибыл на две минуты раньше.

– Вы привезли?.. – покосившись на Петра, спросил студент.

Высич приподнял тяжелый саквояж:

– Двадцать две штуки…

– Идемте, – буркнул Ментор, обращаясь исключительно к Высичу, и устремился к подъезду.

Высич жестом остановил Петра, последовал за студентом и вскоре уже вернулся без саквояжа.

– С гонором парень, – усмехнулся Белов, кивая в сторону подъезда, куда вошел Ментор.

– Есть такое дело! – ответил Высич, увлекая Петра за собой. – Давай-ка прибавим шагу, надо бы до начала демонстрации повидаться с товарищами, кое-какие детали обсудить.

Чем ближе они подходили к почтово-телеграфной конторе, тем чаще им встречались городовые. Лица полицейских чинов были нахмурены, в глазах, рыскающих по прохожим, просматривалась тревога.

– Похоже, им что-то известно, – шепнул Петр.

– Да, кажется, проведали, – вздохнул Высич.

У здания почтамта полицейских было еще больше. Кутаясь в башлыки, они стояли вдоль стен, отделанных под белый камень, негромко переговаривались, глядя на прибывающих отовсюду людей.

Заметив Михаила Игнатьевича, Высич подошел к нему, представил Петра:

– Путник, товарищ из Новониколаевска.

– Замечательно, что и вы с нами, – пожимая Петру руку, улыбнулся Михаил Игнатьевич, потом посерьезнел: – Нам каждый обученный человек дорог. Полиция с самого утра заперла рабочих, никого не выпускают.

– То-то я гляжу, одни студенческие куртки вокруг, – озабоченно проговорил Высич.

– Да нет, нескольким десяткам печатников удалось прорваться… Вот что, товарищ Никанор, как только колонна построится, занимайте место на левом фланге. В случае нападения полицейских будете прикрывать безоружных.

Через некоторое время демонстранты выстроились в колонну. Впереди взметнулось красное знамя и заколыхалось, вызывая у полицейских тихую ярость начертанным на нем лозунгом: «Долой самодержавие!» Но пока полицейские не предпринимали активных действий, а выстроившись шпалерами по тротуару, двинулись вместе с колонной вниз по Почтамтской.

В голове колонны запели Марсельезу, и ее подхватили сотни голосов:

– Вставай, поднимайся, рабочий народ, вставай на борьбу, люд голодный…

Петр впервые участвовал в такой многолюдной демонстрации, и от чувства сопричастности, от мысли, что и он является частичкой этой живой, многоликой массы, по его телу пробежали колючие мурашки.

Колонна свернула направо, к строящемуся пассажу купца Второва, и там движение внезапно замедлилось. Послышались крики:

– Казаки! Казаки!

Петр обернулся.