Александр Ярушкин - Символ веры

– Непременно, Анатолий Григорьевич.

Опуская трубку на рычаг, прокурор поморщился. В ответах Романова явственно слышалось какое-то, пусть и едва уловимое, но пренебрежение, и от того, что всякие солдафоны и жандармы теперь начинают играть все большую роль в деятельности государственного аппарата, оттесняя все прочие ведомства, прокурору стало еще больше обидно. Вспомнилось вычитанное когда-то: даже знаменитыйМуравьев, прозванный либералишками «вешателем», до такой степени презирал жандармов, что на рекомендательных письмах лиц, которых он подозревал в причастности к этому кругу, писал: «Может быть принят, но только по жандармскому ведомству!»

Прокурор усмехнулся и нажал кнопку электрического звонка. Дождавшись секретаря, передал ему заявление:

– Снимите копию и перешлите с курьером в жандармское управление. Фамилии подписавших укажите как можно разборчивее.

Секретарь понимающе кивнул.

Анисим и Яшка шли на северо-восток. Они давно потеряли счет времени, речушкам, через которые переходили, сопкам, через которые переваливали. Их обмороженные лица покрылись струпьями. Сил хватало только на то, чтобы дышать да переставлять усталые ноги. Шли молча, тупо глядя перед собой. Вот лечь и не вставать! Никогда больше не вставать! Но рядом шел другой и оставшемуся в живых пришлось бы вдвое тяжелей.

Сухари доели бы давно, не окажись Яшка таким удачливым: то здесь, то там разыскивал беличьи кладовые – где горсть кедровых орехов, где грибы сушеные.

Шли…

С утра открылся вдруг перед ними распадок, разрезанный черной, незамерзающей даже в мороз речушкой. Над заснеженными берегами курилась легкая туманная дымка.

Комарин остановился внезапно, ткнул рукой в сторону виднеющегося из-за деревьев угла бревенчатой постройки:

– Люди! Аниська, люди!

– Обходить надоть, – тревожно шепнул Белов растрескавшимися губами.

Яшка потянул воздух ноздрями:

– Жилым не пахнет.

– Мало ли…

– И собак не слышно.

– Ох, попадемся!

– Все одно пропадать…

В голосе Комарина прозвучала такая обреченность, что Анисим понял: Яшка теперь в сторону не свернет.

Чем ближе подходили они к бревенчатой избушке, тем осторожнее становились их шаги. Каждое движение было по-звериному выверенным, пугливым, готовым и к отпору, и к неожиданному прыжку.

Тишину нарушало лишь журчание речки.

Пушистый нетронутый снег расстилался вокруг зимовья. Ни тропинки, ни следов человека, только одинокая строчка, оставленная лисой.

– Никого, – облегченно, но со скрытым разочарованием выдохнул Комарин.

Анисим глянул на снежную подушку, совсем закрывшую крохотное оконце.

– Никого… И, похоже, давненько…

Только теперь, когда напряжение спало, Яшка обратил внимание на густые клубы пара, валившие из-за сугроба, нависающего над скальным обрывом.

– Глянь, Анисим…

– Че это там? – устало повернул голову Белов.

– Черти чай кипятят! – хмыкнул Комарин, направляясь к сугробу.

В круглой проталине, в углублении, явно расширенном руками человека, пузырилась мутноватая вода. Яшка, скинув рукавицу, опустил в воду палец.

– Горячая!

– Да ну?! – не поверил Анисим.

– Раздевайся! – неожиданно гаркнул Комарин.

– Сдурел? – попятился от него Анисим. – Мороз…

– Раздевайся! – еще яростней, еще веселее гаркнул Яшка. – Живем, Аниська! Теперь живем!

Глядя на худющее, с выпирающими ребрами, сухое тело Комарина, Анисим покачал головой. Вот тайга зимняя что с человеком делает! Ведь и сам такой же… ну сколько бы они еще протянули? Неделю? Две?

Яшка, скинув одежду, топтался по ней, не решаясь ступить в воду. Кожа его покрылась пупырышками.

– Ой, сварюсь!

Не оглядываясь на дружка, он все же ступил в яму, ушел в воду по колено, потом, взвизгнув, присел, и, глядя на него, Анисим сам бросился в горячую воду.

Перехватило дыхание, промороженное тело пронзили миллионы сладких иголок. Щекоча, поползли по коже мелкие пузырьки, как живые, убаюкивали, укачивали Анисима. Век бы так лежать. Всю дорогу, считай, о таком вот блаженстве и думал, не зная, конечно, сбудется ли.

Глаза закрылись сами собой.

– Эй, Аниська! – вывел его из забытья голос Комарина. – Кончай дрыхнуть, навсегда в яме останешься.

– А че? – разлепил веки Белов.

– Вода, конечно, целебная, да сидеть в ней долго не надо. Сомлеешь, захлебнешься, тащи тебя потом. А то, говорят, мужики с той воды становятся совсем к бабам неспособные. Буряты сказывают, энто ихние чертяки под землей котлы кипятят. А в земле-то дырки имеются, вот и прорывается горячая водичка. Одним словом, родник тут под нами, чуешь, задницу-то как печет?

Почувствовав ломоту в суставах, Комарин повернул к Анисиму торчащую из воды плешивую голову:

– Все… Отогрелись – и будя. Давай вылазить.

Дверь зимовья никак не поддавалась.

Уже с четверть часа Комарин и Белов, отбросав снег, пытались открыть дверь, но все попытки оказывались безрезультатными.

– Неужто изнутри заперто? – недоуменно проговорил Яшка, вытирая пот со лба. – Или мы такие слабые?

– Похоже, изнутри, – сказал Анисим, прислоняясь к бревнам стены. – А это что за царапины?

Яшка пригляделся, провел ладонью по глубоким бороздам на толстых досках, из которых была сколочена дверь, хмыкнул:

– Мишка, кажись, тут до нас побывал. Ишь, как старался…

– Че делать-то будем? – не глядя на товарища, спросил Белов.

Комарин вздохнул:

– Крышу придется разбирать.

Они долго возились, пока удалось снять несколько тесин с пологой крыши избушки; потом, напрягая ослабшие мышцы, с трудом сорвали с места тяжелое бревно, отдышались, сев прямо на снег, и лишь после этого Яшка заглянул внутрь. Оторвавшись от щели, он перекрестился с несвойственной ему набожностью и тихо проронил:

– Покойник.

Анисим тоже перекрестился.

Второе бревно вынули быстро. Комарин скользнул внутрь, отпер дверь, закрытую на тяжелый засов и выскочил на улицу.

Стараясь не шуметь, вместе они вошли в зимовье.

На полатях, запрокинув голову, задрав седую бороду и аккуратно сложив на груди иссохшие руки, лежал старик в белой полотняной рубахе до колен, в новых портах и онучах.

– В чистое обрядился, – уважительно заметил Яшка. – Давненько помер…

Спокойное, умиротворенное лицо старика, обставившего свою кончину с извечной народной простотой, придало уверенности беглецам.

Комарин вертел головой, оглядывая зимовье. Увидел на столе запыленную бутыль, лепешку рядом с ней и набитый чем-то кожаный мешочек, обрадовался.

– Вот дед! И помянуть чем оставил!

Подняв мешочек, Яшка взвесил его на ладони. Оторопел: