Александр Ярушкин - Символ веры

– Почему бы и нет? – развел руками Высич и вынул из кармана билет. – Меня же пригласили…

– Зачем тебе это надо?

Высич усмехнулся не очень добродушно:

– Хочу послушать, о чем ваш брат, либерал, толковать будет. Очень любопытно.

– Это безумие! – всплеснул руками Ромуальд Иннокентьевич. – Тебя снова поймают и снова посадят. А я в каком положении окажусь? Среди приглашенных Житинский, другие…

– Не беспокойся, Цицерон, – употребляя студенческое прозвище Озиридова, сказал Высич. – Я не буду с тобой рядом сидеть.

– Ты меня не так понял! – обиделся Озиридов. – Я пекусь исключительно о твоем благе!

– Тогда пойдем, – предложил Высич.

Появляться в обществе беглого ссыльного никак не входило в планы присяжного поверенного, однако, бесшабашно сбив на затылок шапку, он подхватил приятеля под руку и, проходя мимо городовых, рассмеялся внешне непринужденно, так, будто ему только что рассказали не очень пристойный анекдот.

Один из городовых, пожевывая заиндевевшие усы, проводил веселых господ понимающим и завистливым взглядом.

– Ваши билеты? – протянул руку дежуривший в дверях мужчина в мешковато сидящей визитке, но со взглядом уверенным, понимающим, что к чему в этой жизни.

– Василий Августович, голубчик! – приобнял его Озиридов. – Как я рад вас видеть!

Василий Августович поднял на Озиридова свои уверенные глаза и несколько секунд смотрел. Стараясь припомнить, где и при каких обстоятельствах им доводилось встречаться. Но так ничего и не припомнив, лишь растянул в вежливой полуулыбке тонкие губы.

При всем желании Озиридов тоже не мог бы сказать, где раньше видел этого человека, назвать, по какому ведомству тот служит и как его фамилия, но по странной прихоти памяти, каким-то совершенно непостижимым образом в голове, лишь только он взглянул на дежурного, вспыли его имя и отчество.

– Василий Августович, как ваше драгоценное здоровье? – продолжал наседать Озиридов. – Сколько же мы с вами не виделись? Вы совершенно не изменились! Все такой же бодрячок! Нет, определенно, годы над вами не властны!

– М-да, м-да…

Тем временем, небрежно махнув перед носом Василия Августовича своим пригласительным, Высич неторопливо прошел в вестибюль, разделся и отошел к окну. Заметив это, Ромуальд Иннокентьевич оставил наконец дежурного и, пообещав непременно отыскать его чуть попозже, поспешил к гардеробу, с улыбкой раскланиваясь с многочисленными знакомыми.

Он понимал, что было бы свинством не подойти к Высичу, однако, сделав несколько шагов в его сторону, уперся в столь ледяной взгляд приятеля, что сразу же, с облегчением, повернулся в сторону распахнутых дверей в зал.

На длинных столах, устланных жесткими от крахмала скатертями, поблескивал хрусталь, серебрились приборы. Приглашенные, сбиваясь в компании по три-четыре человека, проходили в залу, вспоминая студенческие годы, перебирая преподавателей, оживленно жестикулируя. Обычная атмосфера несколько припозднившегося праздника. Впрочем, то тут, то там Озиридов начал замечать то студента в плохонькой тужурке, то вообще чрезвычайно простое лицо, явно не вписывающееся в круг приглашенных.

– Петр Васильевич, – ухватил Озиридов за руку присяжного поверенного Вологодского. – Это что, тоже приглашенные?

Вологодский удивленно повел плечом:

– Понятия не имею.

Но неизвестные его явно заинтересовали. Позвав кого-то из учредителей, он озабоченно направился к двери.

А в клубе действительно творилось что-то странное. Перед дверями смущенно замерли устроители, потому что снаружи доносились раздраженные голоса: «А ну, открывайте! У нас тоже билеты есть! Двери сломаем!»

– Откуда у них билеты? – удивился кто-то, подбегая к окну.

– Господа! Это явная провокация. У входа скопилось множество людей, но они не могли получить пригласительных билетов!

– Они прибывают, господа!

– Безобразие! Где полиция?

– А что полиция может сделать? Вон я вижу их. Человек пять. Этого мало, господа, мало.

– Зато этих вон сколько!

– Они же действительно сломают двери!

– А может, открыть, господа? Может, меньше беспорядка получится?

– В самом деле! Губернатор нас предупреждал.

– Ни в коем случае! Следует вызвать полицию.

– А почему не казаков? – саркастически поинтересовался кто-то. – В стране революция, а мы на народ плюем.

– Революции так не делаются!

– Ха! Можно подумать, он знает, как делается революция! Якобинец нашелся!

– Господа, прекратите! – прерывая общий гвалт, раздался уверенный голос Потанина. – Я призываю всех к спокойствию и предлагаю впустить в зал студентов. В самом деле, как мы сейчас выглядим в их глазах?

Устроители переглянулись, но всем было ясно, двери собрания долго не выдержат напора толпы.

– Впустите их!

И шумная толпа ворвалась в зал.

– Господа! – послышался чей-то голос. – Почему бы нам не начать собрание, коль уж все собрались?

– Правильно! Пора!

– Кого выберем в председатели?

Присяжный поверенный Лурье выкрикнул:

– Григория Николаевича Потанина!

– Надеюсь, ни у кого не будет возражений против кандидатуры?

– Потанина председателем!

– Потанина!

– Секретарем Кийкова!

– Годится!

На сцену быстро вынесли стол, поставили стулья.

Собравшиеся, теснясь, пропустили к сцене Потанина и Кийкова. Григорий Николаевич шел неторопливо, не глядя по сторонам. Поднявшись по ступеням, он, прежде чем опуститься на стул, долгим взглядом, в котором читалось и спокойствие, и интерес к происходящему, обвел зал.

Присяжный поверенный Кийков уже разложил бумаги, приготовил карандаш и недоумевающе смотрел на продолжавшего молчать Потанина. А тот, понимая, что любое его слово почти наверняка будет встречено молодежью в штыки, выжидал. Ему было ясно: рабочие и студенты ворвались в клуб не для того, чтобы вместе с либералами праздновать Татьянин день. Слухи о кровавых событиях в столице, все эти дни расползавшиеся по городу и будоражившие жителей, сейчас, казалось, превратились в грозовые тучи, сгустившиеся вдруг в тесном и душном зале.

Видя медлительность председателя, Кийков порывисто поднялся:

– Господа! Считаю возможным открыть наше собрание, посвященное 150-летию Московского университета!

Не успел он договорить, как зал взорвался негодующими возгласами:

– К черту юбилей! В России революция!

– Царизм расстреливает народ, а вы болтовню разводите!

– А им это неинтересно! У них Татьянин день!

– Долой самодержавие!

– Долой позорную войну!

– Свободу политическим ссыльным!

Кийков растерянно закрутил головой, застучал карандашом по столу, но на него никто не обращал внимания.

На сцену выбежал возбужденный раскрасневшийся юноша в расстегнутой рабочей куртке и, рванув ворот косоворотки, срывающимся голосом выкрикнул: