Александр Ярушкин - Символ веры

– Народная кровь захлестнула улицы Петербурга! Пали от царских пуль сотни ни в чем не повинных людей! Сатрапы не пощадили ни женщин, ни детей, ни стариков! Предлагаю почтить память жертв Кровавого воскресенья вставанием!

Стало так тихо, что Озиридов даже расслышал, как за окном переговариваются городовые.

Потом пронесся шорох. Те, кто сидел, встали. Кому раньше не досталось стула, замерли неподвижно.

Высич, оставшийся в вестибюле рядом с молоденьким чертежником из городской управы Сергеем Костриковым, известным среди томских социал-демократов под партийным псевдонимом Серж, покосился на входную дверь: в нее то и дело заглядывали с опасливым любопытством продрогшие полицейские. А из зала уже неслось нестройное:

– Вы жертвою пали в борьбе роковой любви беззаветной народу, вы отдали все, что могли за него, за честь его, жизнь и свободу…

Костриков шепнул Высичу:

– Я в зал, хочу послушать выступления, а вы тут посматривайте…

– Хорошо, – кивнул Валерий, внутренне усмехнувшись. И что же, эти молодые люди считают, что они самые умные и самые разумные! Все бы им командовать…

А речи в зале уже лились вовсю.

После либерально настроенного юриста, встреченного недовольным шиканьем, на сцену поднялся бывший студент, революционер-нелегал Николай Баранский по прозвищу Николай Большой, который тут же выкрикнул в зал призыв начать забастовку по всей линии Сибирской железной дороги. По его мнению, озвученному громким голосом, это был бы достойный ответ на расстрел безоружной демонстрации в Петербурге.

Зал неистово зашумел. Озиридов вовсе не собирался выступать, но тут не выдержал:

– Друзья! – крикнул он, взобравшись на сцену. – Да, настало новое время, время больших перемен, но надо ли торопить эти перемены искусственно? Неужели вы думаете, что правительство не понимает всей необходимости, всей насущности коренного улучшения жизни простого народа? Да, мы должны помочь народу, но законным путем, путем петиций и протестов, без угроз и оружия. Только там можно добиться истинных свобод, по которым изголодался народ российский! Да, правительство допустило ошибку, страшную ошибку, поддавшись 9 января минутной слабости и растерянности, но мы же первые и должны извлечь из всего произошедшего правильные уроки. Только уверенной ровной поступью, постоянным неуклонным, но законным давлением на власть предержащих можно добиться победы. Выдержка и спокойствие, вот что сейчас главное. А любой вооруженный протест – это безумие! Чистое безумие! Мы только спровоцируем местные власти на сопротивление, а в итоге прольется кровь томичей!

Озиридов говорил, забыв обо всем. Ему казалось, слова его доходят до сердец, он не замечал злого напряжения зала, вдруг разразившегося криками:

– Долой!

– Зануда либеральная!

– Гоните его к чертям собачьим!

– Бумагомаратель!

Ромуальд Иннокентьевич сгорбился. Весь его трепет сразу пропал. Он видел в зале чужие, действительно чужие ему лица и ощутил страх перед ними. Опустив плечи, он торопливо покинул сцену, на которую уже выскочил вихрастый студент в тужурке Томского технологического института.

– Тут вот господа либералы призывают нас к спокойствию! – запальчиво крикнул он. – Спасибо за совет. Мы оставляем вам эту возможность: почтительно выпрашивать немного свободы! Вставайте на колени и тяните жалостно руки к тем, кто якобы и наградит вас свободой. Вы же о себе думаете, а не о народе! Вот почему вы должны помнить: когда мы вырвем власть из рук царского самодержавия, вам она не достанется. Мы передадим ее пролетариату, мы передадим ее народу, от имени которого вы осмеливаетесь вести свои пылкие речи.

– Да здравствует Учредительное собрание! – раздался крик из зала.

«Сумасшедшие!» – выругался про себя Озиридов и поднялся с места, пробиваясь к выходу. Только в вестибюле он перевел дух.

– Выступал ты, честно скажу, красноречиво, – проговорил Высич, подходя к нему. – Но зря ты пытаешься толковать о парламентской борьбе. Неужели не понятно, что терпение кончилось?

Озиридов, все еще не пришедший в себя, вытер взмокшее лицо платком, обиженно выпятил губы.

– Зря дуешься, – улыбнулся Валерий.

– Ты воспитанный человек! Дворянин! – вспылил Ромуальд Иннокентьевич. – Что общего у тебя может быть с этими?..

Потрясая рукой, он пытался найти слово пообиднее, но ничего подходящего в голову не приходило. Покрывшись досадливым румянцем, он в отчаянии замолчал.

– Я уже давно не дворянин, – холодно улыбаясь, отчетливо проговорил Высич. – Я беглый политический преступник. Всего лишь беглый преступник. Прости, Цицерон, но с «этими» у меня гораздо больше общего, чем с тобой.

– Ну, как знаешь! – запальчиво вскинул брови Озиридов, но все же взял себя в руки и уже спокойнее произнес: – Валерий, мне наплевать, какую веру ты исповедуешь. Будь ты хоть трижды социалистом, меня это не трогает. Для меня ты друг и всегда будешь оставаться другом. Я своих привязанностей не меняю!

– Ладно, давай без излияний, – смягчился Высич, ощутив, что, несмотря на свои ошибки и заблуждения, Озиридов ему дорог, как дороги бывают только друзья юности, и вместе с этим ощущением ему стало неловко за себя, за свою холодность. Он опустил глаза: – Еще увидимся, поговорим…

Озиридов понимающе кивнул и, дотронувшись до руки приятеля, пробормотал:

– Хорошо, хорошо… Пойду подышу…

Проводив Озиридова, Высич ощутил на себе чей-то внимательный взгляд.

«Ага, филер! Затаился в тени гардероба». С этим филером Высич уже сталкивался дважды: на пристани, наступив ему на ногу, и на тайной квартире, откуда ему едва-едва удалось ретироваться.

Усмехнувшись, Высич направился прямо к филеру.

– Здравствуйте, господин агент!

Филер растерянно отпрянул, пытаясь выдавить из себя улыбку, но это у него получалось весьма неубедительно и он сам это почувствовал, буркнул еще более растерянно:

– Служба…

Высич взял его за рукав:

– Почему бы вам не заглянуть в зал? Там интересно, я могу вас представить публике. Как вы на это смотрите?

– Отстаньте! – филер попытался выдернуть рукав из пальцев Высича. – Я городовых крикну!

– Да вы что? – удивился Высич. – Разве вам не приказали всеми способами соблюдать порядок? – И догадался: – А-а-а, вы, наверное, домой торопитесь! Что ж, прошу… Это прямо в двери!

– Вы пожалеете о ваших шуточках! – прошипел филер, боязливо оглядываясь на стекающихся в вестибюль студентов, весьма непохожих на людей, обычно приглашаемых на торжественные обеды.

– Возможно, – вежливо согласился Высич и нарочито громко произнес: – До следующего свидания, господин шпион!

Филер, сверкнув глазами, сжал кулаки, но заметив, что на них обращают внимание, заторопился к выходу. Высич проводил его до дверей и даже помахал на прощание.