Борис Деревенский - Убить Марата. Дело Марии Шарлотты Корде

– О, обещайте же мне, что посетите меня! – воскликнул он с энтузиазмом.

Нет, всё-таки нельзя давать мужчинам никакого спуска. Стоит их хоть немного пожалеть, как они тут же садятся тебе на голову! Вот и этот желторотый юнец уже настаивает на свидании.

– У меня имеется также адрес вашего друга. Кроме того, насколько мне помнится, вы намерены прийти на праздник Федерации.

– Конечно, мы там будем! Ради этого мы и едем в Париж.

– Я тоже собираюсь посетить этот праздник, – сказала Мария. – Вполне возможно, вы увидите меня там. И если тогда вы захотите повторить мне то, что твердили всю дорогу, я охотно выслушаю вас.

– Но почему не сейчас?! – нетерпеливо воскликнул Одиль.

– Давайте подождём несколько дней. Обещаю вам, что на празднике Федерации я буду к вам благосклонна. Если вам потребуется тогда моя благосклонность…

У бравого якобинца на этот счёт было иное мнение, и ожидать четырнадцатого июля он вовсе не собирался. Поэтому, улучив момент, когда Мария наклонилась, чтобы зачерпнуть стаканчиком воду из кадки и перелить в свою бутыль, он проворно обхватил её рукою за талию и слегка повернул к себе, верно, чтобы поцеловать в уста. В следующую секунду он получил резкий и сильный толчок в грудь (такой силы он, право, не ожидал от благовоспитанной барышни) и едва ли не отлетел в сторону.

– Не слишком ли вы резвы, гражданин?! – воскликнула Мария, но не гневно, потому что сама была удивлена произведённым ею эффектом; право, ей ещё не приходилось отбиваться от развязных ухажёров. Если бы молодой человек от её толчка упал бы на землю, то она, пожалуй, стала бы ещё извиняться перед ним.

Хотя Одиль устоял на ногах, он оценил неженскую силу своей спутницы и тотчас же понял, что совладать с нею будет непросто. Всё же он не думал отступать: его мужская гордость ни на секунду не могла допустить столь явного поражения.

– Дорогая Мари, – сказал он, вновь приближаясь к нашей героине, – если вы думаете, что у меня недостойные помыслы, то уверяю вас, что это не так. Я человек чести, и в доказательство тому готов немедленно отправиться к вашему отцу, гражданину Рише, чтобы испросить у него вашей руки. Что вы скажете на это?

Торжественный тон, в котором были произнесены эти слова, должен был рассеять малейшие сомнения насчёт серьёзных намерений жениха.

– Неужели, – молвила Мария с невольной улыбкой, – в этом благородном порыве вы даже не доедете до Парижа?

– При чём тут Париж?! – воскликнул честный кавалер, дрожа от волнения и заглядывая ей в глаза. – Речь идёт о нашей с вами судьбе, Мари. Я предлагаю вам руку и сердце.

И, торопясь пресечь те возражения, которые, как он ожидал, могут последовать в ответ на его предложение, поспешно добавил:

– Я не так богат, как ваш родитель, и у меня нет обширных поместий, но, смею вас заверить, это у меня впереди. Ведь мне только двадцать два года! После отца у меня останется дом в Эврё и двадцать тысяч годовой ренты, а кроме того, наследство моего бездетного дядюшки, который проживает в Безье. Это ещё тридцать или сорок тысяч. Уже сейчас я числюсь одним из уважаемых граждан департамента Эр, состою секретарём в секции Свободы и имею все виды, чтобы продвинуться по службе.

– Вы забыли сказать, – заметила Мария с плохо скрытой насмешкой, – что являетесь ещё видным членом Якобинского клуба.

– Да, – подтвердил Одиль с важностью, – да, и клуба…

Наша героиня имела все основания подтрунивать над новоиспечённым женихом. Судя по тому, что он столь подробно остановился на своём имуществе и общественном положении, ясно, что меркантильные соображения имеют для него большое значение, и что он, по всей видимости, прельщён не столько самою Марией, сколько тем жирным куском, который должен отрезать в качестве приданого её мнимый папаша, землевладелец Рише.

Наполнив стакан родниковой водою из кадки, Мария подала его сгорающему от страсти кавалеру. Тот взял стакан и осушил его одним залпом. Мария налила ещё. Но и второй стакан не остудил его пыла.

– Теперь, милая Мари, когда я открыл вам не только своё сердце, но и, так сказать, всего себя, и вы убедились, что я преисполнен самых благородных намерений, вы не станете долее испытывать мои чувства. Вспомните, наконец, о нашей любви и о той клятве, которую мы принесли друг другу в детстве. Помните? Мы поклялись, что, когда вырастем, то сочетаемся браком как муж и жена.

Нет, это уже было невыносимо! Эта глупейшая сцена что-то уж слишком затянулась.

– Мы разыгрываем с вами прекрасную комедию, гражданин Одиль, – сказала Мария, в которой в эту минуту, верно, заговорила кровь её предка, драматурга Корнеля. – Как жаль, что при таком талантливом исполнении отсутствуют зрители! Давайте пойдём, позовём наших спутников, чтобы они смогли по достоинству оценить этот спектакль.

И быстрым шагом направилась к дилижансу.

В её словах было столько ядовитого сарказма, что даже такой толстокожий битюг и беспечный фат как Жозеф Одиль, не мог не ощутить пребольной укус. Взгляд его потух, лицо сморщилось, словно бы его окатили кипятком; минуты две он стоял у колодца как вкопанный, опустив руки, и только после внутреннего усилия смог двинуться с места.

В отправляющийся дилижанс он погрузился последним, мрачным, как грозовая туча. Теперь, когда не было старушки Дофен, место рядом с Марией оказалось свободным. Но Одиль сел на своё прежнее место на боковой лавке и тут же потребовал у своего приятеля достать бутылку анжуйского. Всю дорогу до Мёлана они попеременно прикладывались к горлышку, а когда за окном сгустились сумерки, затянули революционные песни, нисколько не принимая во внимание дремлющих в купе пассажиров.

Я ехала с добрыми монтаньярами (avec de bons montagnard) и дала им возможность наговориться вдоволь. Их речи, столь же глупые, сколько сами они были неприятны, навели на меня сон, и я уснула. Можно сказать, я проснулась только в Париже. Один из этих попутчиков, вероятно, большой охотник до спящих женщин, принял меня за дочь одного из своих старых друзей, предположил, что я обладаю состоянием, и приписал мне имя, которого я никогда не слыхала. Наконец он предложил мне свою руку и сердце. Мне это надоело, и я сказала ему: «Мы разыгрываем прекрасную комедию. Жаль, что при таком талантливом исполнении отсутствуют зрители; я пойду и позову наших спутников, чтобы они приняли участие в спектакле». Я оставила его в очень скверном расположении духа. Ночью он напевал жалобные песни, располагающие ко сну…