С. Терсанов - Окруженцы. Киевский котел. Военно-исторический роман

– Быть этого не может! – отрезал Шевченко. Он переглянулся с комиссаром и начал ходить по комнате.

– К сожалению, это так, товарищи. Я предварительно расследовал обстоятельства его исчезновения. Он ехал с военфельдшером Лузиным на последней повозке санроты, в одном селе зашел в хату молока попить и не вернулся.

– Так, может, просто отстал человек? Догонит!

– Нет, Иван Михайлович, не догонит. Я был в той хате. Хозяйка показала, что доктор ушел в другое село, в сторону от дороги. Просил гражданскую одежду, но хозяйка отказала. – Глазков открыл планшет и показал на карте село.

– Понятно. Похоже, сбежал, подлец! – Шевченко сурово нахмурился.

В этот момент в комнату вошли комиссар Додатко и военфельдшер Лузин.

– Вот и разгадай, в ком скрыта подлая душа изменника! – произнес Додатко гневно и, подойдя к столу, сел на лавку рядом с Лобановым.

Высокий, сутулящийся военфельдшер Лузин, поправив очки в позолоченной оправе, стоял у порога, готовый дать самые правдивые и очень неприятные объяснения. Но командир полка, привыкший верить информации особиста, не стал слушать военфельдшера. После минутного размышления он подошел к Глазкову, еще больше нахмурился и решительно сказал:

– Вот что, Леонид Петрович, надо поймать дезертира! Мы этого подлеца примерно накажем. Чтобы весь полк знал об этом. Понимаешь? Постарайся, дорогой, иначе… Кто знает, сколько еще с такими намерениями ждут подходящего случая?

– Мы найдем его, Иван Михайлович, – заверил Глазков, – можете не сомневаться. Сам я не могу отрываться от полка, а пошлю по свежим следам Лободенко своего помощника Хижняка. Он парень расторопный, догонит дезертира.

Возвращаясь в расположение своего батальона, Волжанов и Додатко от усталости несколько минут шли молча. Потом комиссар спросил:

– Ну что, молодой комбат, не испугала новая должность?

В сознании Волжанова комиссар Додатко всегда был человеком, которого прислала в батальон партия, человеком-учителем всех бойцов и командиров, возбудителем высокого духа и сознательности. Шутка сказать: член партии ленинского призыва! А он, Волжанов, пока еще кандидат… Слишком большая разница! Про себя он решил, что не изменит своего внешнего обращения с комиссаром как со своим старшим боевым товарищем. Но Додатко понимал состояние молодого лейтенанта и сразу же пришел ему на помощь.

– Знаешь что, Владимир Николаевич, – сказал он, остановившись у перелаза через садовый плетень, – ты не смущайся оттого, что я буду величать тебя по имени и отчеству: теперь ты на большом командном посту и должен быстрее к этому привыкнуть. Командуй, Владимир Николаевич, смело, как учили тебя в военной школе, и не оглядывайся на комиссара. А я всегда помогу тебе. Рассчитывай на мою поддержку в любое время, в любом разумном решении.

В саду, где расположилась вторая рота, они увидели интересную картину. Возле каждой группы бойцов хлопотали женщины и девушки. Они подкладывали хлеб и подносили полные кувшины молока. Между ними порхали босоногие ребятишки, а над всем этим молочным пиршеством видна была направляющая рука его организатора, Илюши Гиршмана. Низкий ростом и нескладный, он очень важно ходил с большой эмалированной кружкой в руке от взвода к взводу и в промежутках между глотками наставительным тоном подбадривал:

– Копейка, докажи, что ты хоть за едой стоишь дороже своей фамилии! Почему отстаешь, бисова твоя душа?

Скромный и необычайно стеснительный сельский парень Костя Копейка, сильно краснея, отвечал:

– Я, Илюха, всэ свое життя стараюся доказувать, шо я нэ копийка, а цилый карбованэц, алэ шо тут поробышь: такая хвамилия!

Бойцы хохочут, а Илюша уже у другого взвода, потом у третьего, у четвертого… Подойдя к двум сдвинутым столам, за которыми подкреплялись командиры, он участливо спросил:

– Может, вам сообразить глазунью, товарищи командиры? Это ведь один миг – и она будет шипеть на вашем столе. – Он хотел, было, уже мигнуть женщинам, но ротный его остановил:

– Не надо, Илюша: некогда. На этот раз обойдемся без глазуньи. А потом ты и так, видно, обобрал все село.

– Да нет, товарищ старший лейтенант, только одну улицу… Ну, не надо так не надо…

Подойдя поближе, комиссар крикнул:

– Ба! Да у вас тут весело! Дякуемо вас, дорогие наши жиночки та дивочки, щиро дякуемо…

– Та нэма за що дякуваты, товарыш командир, – ответила одна из пожилых женщин, видимо, хозяйка сада. – Цэ ж вси наши сыночэчкы риднэньки. Ой, як же вы их вымучылы, сэрдэшнэнькых! Мабуть, и нашим хлопцям дэ-нибудь выпадае такая ж нахлобучка… – Женщина концом хустки прикрыла свои готовые прослезиться глаза, махнула рукой и пошла к хате.

Гиршман усадил командира и комиссара батальона к столу, а две черноглазые девушки поставили на стол еще кувшин молока и несколько ломтей хлеба. Комиссар с улыбкой посмотрел сначала на девушек, потом на Гиршмана, одобрительно сказал:

– Молодец, Илюша! Ты нам с комбатом очень помог…

– Служу Советскому Союзу! – гаркнул Гиршман на весь сад.

И посыпались похвалы в адрес Илюши Гиршмана со всех сторон.

После трапезы Волжанов и Додатко побывали во всех ротах батальона и побеседовали с бойцами. Во второй и третьей ротах сообщение об окружении было встречено относительно спокойно. В четвертой люди возмущенно загалдели:

– Это похоже на измену!

– Действительно, как могли пропустить фашистов за Днепр?

– Наши генералы прос… ли Днепр и, видать, всю Украину…

– Бросили они армию, подлые трусы! Теперь нам всем крышка…

Гомон все нарастал и с каждой минутой все быстрее и быстрее. Отдельные бойцы с разъяренным видом, схватив винтовку, поднялись с мест. Весь сад угрожающе гудел… Волжанов с тревогой посмотрел на багровевшее лицо комиссара и заметил, как в его воспаленных глазах начали сверкать искорки беспокойства. Но это было заметно даже меньше минуты. Комиссар взял себя в руки и уже спокойно, почти равнодушно слушал угрожающие реплики отдельных «бузатеров». Потом он весь как-то подобрался и сжал кулаки. Лицо его вдруг загорелось неудержимым огнем борца; прямой нос над густым кустиком черных усов гневно раздувал ноздри; черные глаза тоже гневно и решительно «сверлили» крикунов.

– Товарищи бойцы, друзья мои! – сказал он против ожидания тихо и примирительно. Все смолкли. – Я не стану в позу защитника наших генералов. Не судить, мы поставлены в строй своим народом, а воевать, грудью своей отстаивать родные города и села от фашистских поработителей. Помните, друзья, что в этой войне каждый день нашего сопротивления – это глоток воздуха нашей истекающей кровью Родины. Сопротивление, жестокая борьба до последней капли крови каждого из нас – это единственное право, которое мы теперь имеем. Лучше умереть в бою, чем ползать перед врагом на коленях! Знайте и ни на минуту не забывайте, что фашистский плен – это тоже смерть, но смерть мучительная, унизительная и бесчестная для советского воина! В тяжелой мы оказались обстановке – это верно. И выход из нее у нас с вами только один – через трупы гитлеровских захватчиков! Если каждый из нас осознает это, мы разорвем кольцо окружения и снова, как и под Киевом, станем насмерть на новом рубеже!