С. Терсанов - Окруженцы. Киевский котел. Военно-исторический роман

– Эх, Петруха, Петруха!.. Говорил я тебе, чтоб ты не высовывался без нужды, но ты не послушал меня и вот получил. Потом медленно поднялся и, надев каску, побрел в ячейку командира отделения.

В ячейке командира санинструктор Люда Куртяшова перевязывала сержанту Яковлеву голову.

– Ага, еще одного живого вижу, – сказала она необычным для нее грубым голосом.

Увидев Мурманцева, Яковлев подозвал его к себе, тихо приказал:

– Ефрейтор, принимай взвод. Лейтенант Лихарев убит, политрук убит, все сержанты тоже выбыли из строя. Теперь ты самый старший. Сосчитай оставшихся людей, доложи ротному.

Мурманцев пообещал Куртяшовой прислать кого-нибудь из бойцов ей в помощь и быстро пошел по окопу.

Он то и дело останавливался перед завалами – местами прямого попадания снарядов, с трудом осматривал их в надежде увидеть там уцелевшего бойца, хотя и был уверен, что в таких местах чудес не бывает. Только в одном таком месте он заметил торчавшую между иссеченными бревнами мертвенно-белую кисть руки и остаток ноги с размотавшейся обмоткой. «Кто бы это мог быть? – подумал он, перебирая в памяти всех бойцов своего взвода. – Кажись, тут сидел Колька Демушкин, хотя… Великоват ботинок».

За следующим изломом окопа ефрейтор наткнулся на живого Демушкина, который сидел в позе человека, изготовившегося к отражению нападения врага, на самом дне разрушенного во многих местах окопа. Придерживая левой рукой каску на голове, правую он занес для удара по тому, кто прыгнет на него сверху. На черном фоне земли поблескивал плоский штык от самозарядной винтовки.

– Демушкин, ты? – спросил Мурманцев. Демушкин вздрогнул и опустил штык вниз.

– Какой я тебе Демушкин? – ответил боец дрожащим голосом. – Собашник я, а не Демушкин.

Спрыгнув в окоп, ефрейтор попытался помочь Демушкину встать, но тот отскочил в сторону и снова изготовился к бою.

– Пойдем, Коля, пойдем, браток, в тыл, – предложил ему Мурманцев почти ласково.

– Никуда я отсюда не пойду! Я еще не рассчитался с этими бешеными волкодавами. Ты не видел, как они рвали на части своими клыками весь наш взвод? Только я и уцелел. Если бы ты был здесь, тебе бы тоже досталось. Уходи отсюда! Скоро они опять набросятся на меня. Но я без боя не дамся. Дудки! Вот так их буду полосовать, гадюк мохнатых! – Демушкин полоснул воздух крепко зажатым в руке штыком. – Вот! Слышишь? Опять бегут сюда. Садись рядом и приготовь гранаты, ну!

Мурманцев повиновался приказу безумного, присел рядом с ним. Потом он также напряг слух и к большому удивлению своему заметил, что звенящая в утомленных ушах тишина и в самом деле прерывалась едва различимым гулом, который доносился почему-то с северо-востока. По опыту фронтовика Мурманцев сразу определил: артиллерийская канонада! Ее никак нельзя было спутать с раскатами грома. Да и какой мог быть гром в середине сентября? Это, безусловно, была работа артиллерии. Но почему же там, на северо-востоке, когда линия фронта – вот она, рядом!

С минуту кругом было тихо, как перед грозой, потом в воздухе что-то треснуло и зашипело.

– Ахтунг, ахтунг! – донеслось из невидимого, но очень близкого громкоговорителя. – Сегоднья ты, Иван, воеваль непльохо. Очшень непльохо! Ви много раз доказываль нам, что есть храбри руськи зольдатн. Но для чшего? Фсьо равно Киев скоро, очшень скоро – капут! И ви фсье – капут, смьерть, если ви не складывать оружие. Слыхаль, наша артиллерия у тебя дальоко за спина? Там наша доблестна есть армия захлопнула ваша мышелофка… Большой есть котел. Сдавайс, руськи Иван, пока живой и не стал пльохой калека! Кончай война! И мы не будем стреляйт. Подумай, Иван, и бросай винтовка на землю! И пойдешь домой, до фра. до своя жена и до свой киндер. ребьонок маленький. Наш великий фюрер дает жизьн фсем, кроме фанатик с голубой петлица. Эй, льотчик! Самолет потерял, голова бистро потеряешь! Тебе пощада не быть. Только капут… Смерть! Другой выбор не будет… Хайль Гитлер! (Советские воздушно-десантные войска носили голубые петлицы).

В громкоговорителе снова что-то треснуло, зашипело, рванули барабаны, рявкнули трубы – загремел военный марш.

Маленький, щупловатый Демушкин, доверчиво прижавшись к рослому ефрейтору Мурманцеву, дрожал всем телом. Мурманцев взял у него штык, примкнул его к лежавшей в стороне винтовке, повесил винтовку на плечо, а другой рукой схватил бойца за руку и быстро потащил по окопу.

– Идем, Коля, быстрее! – бормотал Мурманцев не то для безумного, не то для самого себя. – Слыхал, фрицы не обещают нам пощады. Насолили им, значит, десантники больше всех. От голубых петлиц их уже воротит.

Бравурный марш оборвался и снова стало угрожающе тихо.

В мало поврежденной ячейке стрелка Цыбульки сидела небольшая группа бойцов.

– Ванюшка! Володимирэць! Ты живый, нэ поранытый? – Обрадовано закричал Цыбулька.

– Як видишь, Грицько, целый я. Видать, для меня еще пуля не отлита у фрицев. Иди, Коля, не бойся! Это же свои ребята. – Мурманцев с трудом подтащил Демушкина к бойцам и усадил рядом с собой.

– О, и Колян живый! – боец Царулица, земляк Гриши Цыбульки, подошел к Демушкину, но, заметив его странное поведение, отступил назад. – Шо с тобой? Ты захворав, чи.

– Он головою хворый, – сказал Мурманцев, – а ты не приставай к нему. Боится он каких-то лохматых псов, будто они его уже рвали и скоро опять появятся.

Все обступили Демушкина и Мурманцева. Видя целого и невредимого Колю, никто не хотел согласиться с тем, что он безумен. Каждый хотел сказать ему что-нибудь такое, что обязательно встряхнет больной мозг товарища и сделает его нормальным.

– Колька, друже мий, ты узнаешь меня? Это ж я, Грыцько Цыбулька, ну! Посмотри на мою руку! Бачишь, як тюкнуло? – Цыбулька подставил к глазам больного друга забинтованную у самого локтя руку. – А ты ж зовсим целый, тоби радуватысь трэба, чуешь? Мы с тобою ще поколшматымо хвашистив, га?

Демушкин с любопытством всмотрелся в белевший в темноте бинт, потом осторожно погладил его и сказал:

– Значит, не только меня псы рвали…

– А вы, почему не ушли в медсанбат? – спросил Мурманцев Цыбульку.

– Та як же я уйду, товарищ ефрейтор? Бачите, сколько нас осталось?

– Это я бачу, но все равно вы пойдете в тыл. Это приказ.

За поворотом хода сообщения что-то загремело, звякнуло, потом кто-то чертыхнулся, барахтаясь в темноте.

– Кто идет? – окликнул Мурманцев.

– Каша идет. Какой леший еще к вам пойдет в эдакое время? – ответил голос из темноты.

– А, Ефремыч! – Мурманцев заметно сменил тон. – Ты, батя, всегда вовремя поспеваешь.

Тяжело отдуваясь, подошел каптенармус Козулин, навьюченный двумя термосами. Бойцы оживились, загремели котелками и ложками, окружили термосы с кашей и чаем. Вытирая пот со лба, Ефремыч разочарованно проговорил: