Георгий Андреевский - Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930–1940-е годы

Летом, по воскресеньям, москвичи брали с боем поезда, отправлявшиеся к местам купаний. На станцию «Левобережная» по Октябрьской железной дороге они ехали не только в вагонах, но и на их крышах. На копоть и искры из паровозных труб никто не обращал внимания. Бывало, что некоторых из зазевавшихся сбивало во время прохождения составов под мостами и тоннелями, но и это никого не останавливало – так велика была в людях тяга к простым и доступным радостям: воде, воздуху и солнцу. Казалось, что сюда, к каналу «Москва-Волга», съезжалась вся Москва. На берегу не оставалось ни одного свободного места, все было забито людьми. В воде тоже становилось тесно. Парни прыгали в воду с бакена, с маленькой деревянной пристани, с плотов и речных трамваев. По рекам тогда еще ходили колесные пароходы. Колеса у них ставили по бортам. Они шлепали по воде своими лопастями, а из труб валил густой черный дым. Стараясь разогнать купающихся, пароходы страстно гудели. Особенно сильный рев был у парохода, который назывался «Гражданка». Ходили по каналу и винтовые теплоходы, белые красавцы: «Иосиф Сталин», «Вячеслав Молотов», «Клим Ворошилов». Но москвичам всего было мало, они требовали, чтобы речные трамвайчики, как до войны, ходили в Коломенское и Крылатское.

Старая техника на улицах Москвы уступала место новой. В июле 1947 года в городе появились новые автобусы «ЗИС-154А». Они ходили от площади Свердлова (Театральная) до Белорусского вокзала и напоминали своим внешним видом троллейбусы. В них помещалось почти в два раза больше пассажиров, чем в старом автобусе – «ЗИС-16» (60 вместо 35). А в 1948 году в Москве появились новые, цельнометаллические трамваи. Они тоже были больше прежних и имели округлые формы.

Вспоминая городской транспорт тех лет, нельзя не вспомнить о задних сиденьях в троллейбусах. Располагались они неким полукругом там, где теперь площадка. Эти сиденья имели одну волшебную особенность: они вызывали половое возбуждение. Такому загадочному явлению способствовала, возможно, тихая тряска, обычно ощутимая в конце салона. Помимо этого, будоражило эротические фантазии пассажиров еще одно обстоятельство. Троллейбусы, как правило, особенно в часы пик, были набиты битком, а поэтому пассажирам приходилось стоять очень близко к тем, кто сидел на заднем сиденье. И вот находились прохвосты, которые, став около какой-нибудь девушки или дамы, начинали своей коленкой раздвигать ей ноги. Преодолев незначительное сопротивление, они, нисколько не стесняясь, хоть и медленно, но настойчиво, втискивали между ног бедной пассажирки свою вторую коленку. Особенно наглые пытались своими ногами раздвинуть ноги своей жертвы еще шире. Не желая поднимать шума, девушки терпели все эти безобразия.

Падению нравов в городе способствовала не только теснота на городском транспорте. Праздничные выступления артистов на площадях и очереди в клубы и кинотеатры всегда сопровождались давкой, в которой участвовали представители обоих полов. В такой обстановке тисканье превращалось в национальную игру. Никто не мог объяснить, зачем, стоя в кассу за билетами, надо наваливаться всем телом на стоящего впереди. Кроме того, из такой очереди нельзя было выйти ни на минуту, а вылетевший из нее случайно уже не имел возможности вернуться на свое место. И всё же давились, потому что иначе не могли.

Возникали и очереди-шутки, когда озорники пристраивались к какому-нибудь прохожему и шли за ним по улице или бульвару длинной вереницей.

В конце сороковых годов Москва пережила два великих дня рождения: свой и И. В. Сталина. Помню, как на восьмисотлетие Москвы весь Кремль горел огнями иллюминации. Гирлянды лампочек тянулись вдоль его стен, по линиям зубцов и башен. К юбилею столицы москвичи готовились заранее. Школьники совершали экспедиции по Москве и Московской области, заводы и фабрики делали сувениры, театры ставили спектакли, а парки проводили гулянья. В ночь на 24 августа 1947 года в ЦПКиО имени Горького прошел карнавал, посвященный истории Москвы. На аэростате был поднят в небо флаг карнавала, освещенный прожекторами. По аллеям парка среди гуляющих прохаживались гадалки, гипнотизеры, звездочеты, на эстрадах выступали артисты, а в детском городке был представлен уголок старой Москвы. Вдоль улочек стояли покосившиеся керосиновые фонари, скучали извозчики в своих пролетках, ждала пассажиров конка, городовой покрикивал на водовоза, поставившего свою кобылу посреди улицы, а установленные вдоль улицы столбы и будки украшали объявления о продаже горничной девки, холмогорской коровы, пеньки и пр.

Ну а на 70-летие Сталина, 21 декабря, над Москвой, в синем вечернем небе, на пересечении голубых лучей прожекторов, появился портрет самого вождя. Высыпавшие на улицы и площади москвичи задирали головы, таращились на небо и, подталкивая друг друга, указывали на портрет.

Привычное когда-то «На земле царь, а на небе Бог» устарело. И на небе, и на Земле был один и царь, и Бог – Сталин.

Все происходящее связывалось с его именем. Говорили, в частности, что по его указанию будет проложен Новый Арбат и называться он будет проспектом Конституции, что метростроевцы пробивают на юго-запад Москвы канализационный коллектор, по которому можно проехать на автомобиле. В Сталине видели беспощадного, но справедливого судью. Говорили, что он даже генерала Власика посадил на два года за то, что тот перерасходовал государственные деньги на его, Сталина, охрану. Московское начальство было готово провалиться сквозь землю, когда Сталин, еще до войны, как-то спросил у них: «Почему дождик льет как из ведра, а у вас улицы поливают?» (не ответишь ведь: «Согласно инструкции») или «Почему магистрали более или менее чистые, а тут же рядом, в переулках, боковых улицах, во дворах грязь? Как только машина из них вынырнула, так на магистрали грязный след остался».

Начальники радовались тому, что «отец» ездит по городу на автомашине, а не ходит пешком, а поэтому не замечает, что в некоторых переулках лежат горы снега чуть ли не до второго этажа, что в городе полно сломанных ворот, неисправных водосточных труб, покосившихся и разбитых вывесок, что кругом грязь и все это несмотря на наличие в нем пятнадцати тысяч дворников и пяти тысяч уборщиц!

Руководители партийных и советских органов, конечно, ругали подчиненных за нарушения порядка и дисциплины. Во время войны они требовали «вырезать талоны на хлеб» у прогульщиков, освободить Цветной бульвар от бесчисленных палаток, они возмущались тем, что директор школы сдал школьный двор под дровяной склад, а домоуправление дома 6 на улице Горького (Тверской) наняло дежурить на крышах во время бомбежек штатных пожарных. Побывав в заводской столовой, они возмущались тем, что в ней грязь, столы без клеенок, что за ложки с рабочих требуют денежный залог, а из еды по несколько дней ничего, кроме пустых щей и жидкого картофельного пюре, нет. Зимой 1942 года они организовывали заготовку дров для города, направив в зимний лес восемьдесят тысяч москвичей и двенадцать тысяч лошадей, а чтобы те могли дотащить до Москвы больше дров, велели строить узкоколейки и «ледяные дороги». До этих дорог люди тащили дрова из леса на санках.