Елена Крюкова - Тень стрелы

– Иуда Михалыч, слышите ли, там ведь, в каменной этой ступе, лежит человечек!.. труп, конечно, уж не выживет, так чую… ихняя, раскосая мадама!.. китаянка ли, монголка… пес ее знает… лежит, помирает!.. А может – спасем?!..

– Китаянка? – Иуда обернул к Фуфачеву невидящее лицо. – Ах, китаянка. И умирает?.. Пусть умирает. Моя Катя тоже умирает. Я спасу лучше мою Катю. Пусть китаянку спасет кто-то другой. Не я.

Он зашагал к выходу, заваленному отломом нависающей над лазом скалы. Это был другой лаз, не тот, который обнаружил Осип. Но сейчас им обоим было это все равно.

Они оба вышли на волю. Завивалась прозрачными кудрями легкая метель. Зима была на исходе. Скоро должна была начаться дружная монгольская весна. Солнце клонилось к закату, валилось за край земли. Оранжевая, как одеяние ламы, яркая солнечная кровь текла с неба, заливала лица офицера и казака, бледное запрокинутое лицо девушки, лоснящиеся бока привязанных к кусту стланика лошадей. Все было искрящимся, розовым и золотым, как на лубочно-ярко расписанной мандале в игрушечном и страшном буддийском Раю.

Иуда взвалил бесчувственное тело Кати на коня, поперек седла. Задохнулся в мгновенном рыдании. Прижался лицом, щекой к висящей плетью над конским боком холодной руке, схватил руками безжизненно болтающуюся, как онгон под куполом юрты, голову.

– Катя, Катя… что я наделал!.. Я же чувствовал… я подозревал… я должен был давно, давно убить его… Прости меня… Прости…

Осип подумал смутно: «А попугая, попугая-то того дьявольного мы там, в пещере, так и оставили… Так на черепе чьем-то, на чьих-то костях – и сидит, сирота, бедолага… Поганая птица… Как человек, брехал… Загинет в пещере крючконосый с голоду… А каво это я, балда, птицу жалею, когда кругом – столь людей – поумерло… полегло штабелями…» Отер потное лицо ладонью. Рука распухала, болела все сильнее. Он глядел, как Иуда целует бездыханную Катю, и его губы горели.

Под ногами ветер-шелонник, налетающий со стороны Байкала, шевелил торчащие из осевшего, подавшегося снега, из-под блескучего, как друза хрусталя, свежего наста седые, желтые бастылы сухой степной травы, «верблюжьего хвоста».

Китайскую принцессу Ли Вэй, бывшую жену барона Унгерн фон Штернберга, никто не спас.

Никто не пришел за ней ни в ту ночь; ни на следующую ночь; ни в один из дней и ни в одну из ночей, пришедших на землю потом. Земля обернулась вокруг себя много раз – Ли Вэй не считала. Ей снились последние сны. О церемониях во дворце. О разворачиваемых перед нею, знатной дочерью сановника императорского рода, отрезах алого, вишневого, малинового, огненного шелка. Шелк горел как огонь, купчихи цокали языками, закатывали от восторга глаза, предлагая знатной девочке роскошный товар. И она все покупала. Она покупала все, бросая горстями, пригоршнями золотые и серебряные монеты торговкам. Она бросала пригоршни золота в толпу, гудящую в зале дворца, слугам, падающим к ее ногам, челяди, поклонникам, придворным. Она смеялась, она видела себя в зеркалах: нежные как лепестки губы, нежное как лист лотоса лицо, прозрачно-смуглые, как нежно-оранжевый обточенный ювелиром сердолик, щеки, две черные яшмы косо прорезанных подо лбом нежных глаз. «Сама нежность Ее Высочество», – скрипел старый Го Циньши, сгибаясь пополам в поклоне, держась за больную поясницу, охватывая ее всю цепким взглядом старого бабника. Ваша Нежность, Ваше Высочество, примите гостя. В дверях появляется высокий, длинный как каланча человек в военной форме. Она не понимает – может, это генерал? Человекподходит. Он не кланяется ей, как все остальные. Он пристально, тяжело глядит на нее. У него белые глаза, как у волка. У волка, загнанного собаками на охоте, пойманного, привязанного, лапами вверх, к шесту, который несут на плечах раскосые охотники, ее верные слуги. Где вы поймали волка? В горах, госпожа. Там, за хребтом Ма-Цзун-Шань, где на тысячи миль – ни одной юрты, где скрещиваются караванные пути из Юм-бейсе на Цайдам, Тибет и Китай. Мы привезли тебе волка в подарок. Можешь снять с него шкуру. Дайте я посмотрю зверю в глаза! Посмотри, госпожа, в последний раз.

Глядите, дыханье затаите, люди, где я сейчас.

Я же над вами, люди, я же над вами лечу.

А вы меня пытались забыть; вы меня пытались убить. Вылили вы на меня ушаты помоев и грязи, мазали черной смолой.

Разве докшита Жамсарана можно замазать смолой?

Разве улыбку великого Будды можно замазать смолой?

Я улыбаюсь, над вами летя. Только одно не дает мне покоя.

Господь мой Христос, от коего я к Будде Златоликому ушел, покоя мне не дает.

В полете своем, в летящем беге своем над землей я часто вижу Его.

И Он – Он летит, он бежит рядом со мной.

И я оборачиваюсь и в глаза Ему смотрю.

И Он глядит мне в глаза.

И улыбка у него на устах, улыбка, улыбка.

Он говорит мне улыбкой Своей: зачем ты ушел от Меня?

Он говорит мне улыбкой Своей: вернись же ко Мне.

Он говорит мне нежной, прекрасной улыбкой Своей: я все еще люблю тебя. Я по-прежнему люблю тебя. Я люблю и прощаю тебя.

А ганлин, дудка веселая, страшная, желтая кость человека, все играет, играет.

И Он, великий сумасшедший лунг-гом-па, Он летит, бежит рядом со мной через перевал.

Он бежит через перевал.

Он все еще бежит через перевал.

Он все еще бежит через перевал, освещенный закатным солнцем, и розово-кроваво блестят в лучах снежные вершины и острые, как ножи, сколы горных кряжей.

И закатное солнце нам одежды и лица кровавит.

И я бегу, лечу над землей вместе с Ним. И я улыбаюсь Ему.

Они сидели ровными рядами напротив Учителя – все как один бритые, лысые, их голые головы медно, гладко светились, маслено блестели в пламени горящего перед ними в каменной чаше, белесого на солнце жаркого, мощного огня.

Солнце стояло высоко. Огонь с небес, огонь из земли. Огонь внутри нас.

– Огонь внутри вас, – ровным голосом сказал Учитель, стоявший на каменном возвышении бритый старый римпотше, – и каждый из вас, чтобы стать простым тсхам-па, должен уметь вызвать огонь внутри себя. Я обучу вас превращению в огонь. Это первая медитация для вступающих на Прямой путь. Лама Марпа и лама Милареспа, основатели Кхагиуд-па и учения Прямого пути, говорили: даже самому сильному не уберечься от внезапной слабости. Первое искусство состоит в том, чтобы научиться преодолевать в себе внезапную слабость, замещая ее изначальной силой. Огонь – изначальная сила. Прикоснитесь к огню. Зароните его внутрь себя.