Елена Пустовойтова - Запах полыни

– Вы моему слову верите? – разом оборвав галдёж, спросила, посуровев лицом.

– Слову-то твоему? Твоему-то слову? Да кому же верить, как ни тебе? – вновь вскинулись зачинщики.

– Так вот что, слушайте моё слово! – поднялась с кресла. – Если меня кто-нибудь обидит, хоть одну скирду спалит – спалю и вашу. А если поместье спалит – спалю и ваше село, и соседнюю деревню тоже. Поняли?

Постояла, всех поочередно обводя взглядом, слушая установившуюся в комнате тишину, и добавила, почти душевно:

– Состояние потрачу, в Сибирь пойду, а сожгу дотла.

Подошла к иконам, осенила себя широким крестом:

– Даю обет перед Богом это сделать. Не исполню – пусть меня гром убьёт на месте. На том и крест кладу перед образом…

Повернулась к ошалевшим вконец мужикам и, не меняя тона, приказала:

– А теперь, други мои, ступайте по домам.

Не только пустоши не отобрали, а и курицы не тронули у нее, когда многие имения в округе пограбили и пожгли.

Об этом случае тетка рассказывала лишь однажды, но Дмитрий не позабыл из ее рассказа ни единого слова. Он и теперь, вспомнив его, словно воочию увидел строгую, красивую тетку, осеняющую себя широким крестом перед иконами, и испуганно глядевших на нее переполошившихся мужиков, пожалевших, что ввязались в «революцию»…

Засмотрелся на нее, ловко подталкивающую его сделать выбор между заграницей и невестой, встал с кресел, чтобы поцеловать ее в теплый, щекотнувший седеющим локоном висок:

– Я непременно подумаю над предложенным тобою выбором… Обещаю…

Он остро чувствовал кровную свою связь не только с ней, но и с её имением. С детства любил бывать здесь, особенно в этой зале, в которой натертый воском паркет всегда был ярок, а со стен, не меняя раз и навсегда установленного расположения, в овальных золоченых рамах на него задумчиво смотрят портреты его предков. Любил сидеть за дубовым прадедовским столом, накрытым камчатной скатертью, и, смежив ресницы, смотреть, как солнце сквозь разноцветные стекла старинных окон шаловливыми зайчиками бегает по хрусталю, серебру и по шкапу красного дерева с дорогой, старинной посудой, зажигая по пути бронзу люстры с хрустальными подвесками, золотит отблеском увядшие цветы обоев…

Окна открыты. Запах цветов, шум воды у пруда, дальний крик перепелов…

Все проникнуто покоем, все родное, понятное и в то же время полно тайн и загадок.

Любил рыться в старых книгах в черных переплетах с медными позеленевшими застежками, ровными рядами стоявшие в высоких, красного дерева шкафах. Книги пахнут старой кожей, чуть плесенью. На пожелтелых страницах старинный шрифт, заметки на полях, иногда – засохший цветок между страниц.

Сколько грусти и нежной прелести во всем!

Подошел к книгам, выбрал одну, пробежал пальцами по корешкам первого издания прочитанного всем светом романа Виктора Гюго в прекрасном, тисненой кожи, переплете, полистал, задумчиво вернул на место. Вытащил старинную, тяжелую, с длиннейшим названием – «Исторический путеводитель по знаменитой столице Государства Российского, заключающий в себе: 1-е, историю сего Престольного града от начала онаго до наших времен; 2-е, подробное описание всех важных событий, случившихся в оном; 3-е, описание находящихся в нем редкостей, монастырей, церквей и разных зданий и памятников, с показанием времени их основания», наугад раскрыл:

«Первые боевые часы, поставленные во дворе Великокняжеском, за церковью Благовещенья, сделал в Москве в 1414 году Афонской горы монах, родом серб, а именем Лазарь; оные стоили более 150 рублей, тоесть около 30 фунтов серебра… В правление Елены Глинской в 1533–1538 годах открылось также злоупотребление: до сего времени делывалось из фунта серебра пять рублей и две гривны, корыстолюбцы же начали переделывать деньги, убавляя вес оных и дошли до того, что фунт серебра составлял уже десять рублей; от сей причины цены на все возвысились. Елена, узнав об обмане, запретила все старые деньги и установила чеканить монету из фунта шесть рублей; на монете изображался Великий Князь на коне с копьем (а до сего с мечом); от сего изображения монеты и получили название «копеек»…

Резко захлопнул книгу.

Видно, пришла пора, и все переменилось. Заграница так заграница! Пусть будет она. Да и как кстати! Еще с прошлого года он обещал своему другу пуститься с ним на автомобиле в путешествие по Африке. Анатоль с американским журналистом Бобом Вильсоном бывал уже там, и журнал «Нива» с успехом печатал очерк о том его путешествии и несколько к нему фотографий. «20 000 километров на русском автомобиле» назывался очерк Анатоля, написанный ярко и подробно. Дмитрий был даже взволнован, читая его, – жаркий ветер Африки, небывало огромная луна, поднимающаяся из раскаленного заката, крики начинавших охоту шакалов, хруст сухого валежника под копытами пугливых антилоп… Теперь все это он хочет увидеть своими глазами. Тем более что русский автомобиль показал себя в той поездке с наилучшей стороны, и Анатоль сейчас занят подготовкой нового маршрута. Гораздо более интересного, чем первый. Ведь это большая удача для любого спортсмена-автомобилиста.

Выезд из Петербурга, затем – Псков, Рига, Тильзит, Кёнигсберг, Берлин, Франкфурт-на-Майне, Мец, Париж, Лион, Авиньон, Ницца, Марсель, Перпиньяк, Барселона, Валенсия, Карфаген, переправа в Оран, там необходимо будет сделать несколько поездок по его окрестностям… Затем Тунис, Алжир, Бужи, Константина, Бискра – этот самый южный оазис в Сахаре… Следующее – Батна, Филипвиль, переправа морем в Неаполь, Рим, Флоренция, Пиза, Генуя, Монако, Ницца, Марсель, Лион и Париж…

В Париже будет торжественная встреча, которую для них организует спортивная газета «Auto» и которая за это жаждет публиковать их снимки. Анатоль уверен, что это не только удача, а уже признание, и он с ним полностью согласен. Снимков сделают столько, что перепадет и другим журналам.

Решено! Африка!

Завтра поехать откланяться, и – в Африку!..

Елизавета не останется без жениха, а он жаждет увидеть овеянную зноем землю-миф. Он не желает идти под венец, а желает на русском автомобиле промчаться по жаркой Сахаре. Его ждут стада дикобразов, снега Атласских гор, великолепные шоссейные дороги Африки, узкие, вымощенные камнем улочки Италии, красивые долины, пышные леса, чужие города…

От первой капли дрогнул, словно хотел сорваться с места и улететь, широкий лист лопуха. И в тот же миг, будто табун лошадей вырвался из конюшни, по всей земной шири притихшей, павшей ниц, боявшийся шелохнуться в ожидании дождя, гулко забарабанили-застучали крупные частые капли. Широкий опустелый двор, парк с коротко стриженной травой на площадке для крокета, пруд, проглядывающий между двумя вековыми дубами, луг и темнеющий за ним лес – весь этот простор враз изменился, ожил под тугими струями ливня.