Олег Ёлшин - Пока поют соловьи

– Ты знаешь.

– Чего ты от меня хочешь?

– Ты зачем отправила туда Софи?

– Я тебе уже говорила. Я каждую ночь тебе это говорю. Сколько еще ты будешь ко мне приходить? Мало издевался при жизни?

– Так, послушай… Стоять, я сказал!… Я прошу об одном – моей девочке плохо. Ты понимаешь, плохо. Верни ее домой. Дай ей нормально жить. Она совершенно здорова.

– Здорова? Говоришь – здорова? Она ненормальная. Она жила в подворотне, в склепе, заставленном камнями. Она была похожа на скелет, когда Пьер ее нашел.

– Ну и что? У нее был сложный период. Он закончился – уже год прошел. Тебе врач еще несколько месяцев назад написал. Что – нет? Он просил забрать ее домой.

– Она снова окажется в подворотне!

– Это ее выбор.

– Нет, не ее. Твоя дочь – позор для нашей семьи.

– Это и твоя дочь.

– Она шлюха. Уличная девка. Подстилка для своих лепил. Она чуть не родила выродка от какого-то старика.

– Это не старик, а великий скульптор.

– Это не скульптор, а развратный тип, которому все равно с кем спать – главное удовлетворять свою похоть. А она его подстилка. Родила! А что потом обо мне говорили бы люди! Хорошо, что Пьер вмешался – избавил от позора.

– Это не ваше дело. Это ее жизнь! Это был ее ребенок!

– Ты сделал ее такой! Ты потакал. Учителей к ней водил. Из-за тебя она опустилась на это дно. Мне не нужна такая дочь.

– Ты должна ее забрать! И надо же, какой цинизм – упекла ее в психушку всего через неделю, как меня не стало, – взревел мужчина. – Забирай ее оттуда!

– Никогда. Слышишь, никогда! Она останется там навсегда. Там ей и место.

– Ну, хорошо, старая дура. Я приду к Пьеру. Я все то же ему скажу, где бы он ни находился! Какое право вы имеете так поступать с моей дочерью?

– Это и моя дочь. Она сестра своего брата – твоего сына, уважаемого человека, дипломата. Только нам теперь решать, как с ней поступать. И оставь нас в покое. Больше не приходи. Слышишь!? Не приходи. Видеть тебя не могу!

И тут мужчина в черном костюме в бессилии взревел:

– Не то, что приходить – я тебя придушу, старая мегера. Я тебя сейчас носом в подушку…

Он кинулся к женщине, но проскочив сквозь нее, оказался в противоположном конце комнаты. А та захохотала.

– Что? Да? А ну, давай. Попробуй еще разок. Руки коротки? Всю жизнь надо мной издевался, проклятый самодур, снова решил взяться за старое? Кто теперь тебя слушать будет, старый козел?! Ненавижу тебя. Ненавижу. Ты кошмар всей моей жизни. Мало издевался? Теперь отдохни – руки коротки. И не приходи. Видеть тебя не могу!

Мужчина пришел в себя от недавнего приступа ярости, поправил костюм, галстук, и тихо, но четко произнес:

– Кошмар жизни – говоришь? Видеть не можешь? Раньше ты мне такое сказать не решалась. Ну, так знай, дорогая жена, теперь я буду твоим кошмарным сном.

– Нет! – взмолилась женщина в ночной сорочке.

– Да. И пока ты не освободишь мою девочку, я буду приходить к тебе каждую ночь.

– Мерзавец!

– Да. Буду. По несколько раз за ночь. Руки коротки, говоришь? Увидишь. Спать разучишься. Будешь бога молить, чтобы он тебя быстрее ко мне отправил. А тут уже я с тобой разберусь! Руки коротки?

– Проклятье.

– Да, проклятье. Твое проклятье! Забери ее оттуда! – снова закричал он.

– Нет!

– Куда пошла?

– Оставь меня!

– Стоять, я сказал! А ну, стоять! Вот, старая дура! Я тебе покажу – руки коротки. Устрою такое! От меня не убежишь.

Две фигуры скрылись в противоположной стене, но еще долго были слышны их голоса.

– О, господи! – прошептала Софи, – она никогда не заберет меня отсюда. Письмо дошло. Никогда… Даже мой умница, мой любимый братец на ее стороне. Какой кошмар!

Она замолчала, ее собеседник тоже не проронил ни слова. Он учтиво молчал. А Софи стеклянными глазами смотрела сквозь стену, куда только что исчезли две тени – два человека, бывшие когда-то ей самими близкими на земле. И тишина. Кромешная тишина, в которой можно было расслышать прерывистое дыхание Софи. Она была потрясена, не в силах вымолвить ни слова. Ее собеседник внимательно наблюдал за женщиной, видя, как она взволнована. Его лицо ничего не выражало. Оно, как маска, застыло без признаков жалости и сострадания. И какое-то время он беспристрастно за ней наблюдал. Наконец заговорил спокойным, легкомысленным и немного веселым голосом, словно ничего не случилось.

– Так вот, кому нужно сказать спасибо? Оказывается, во всем виноват почтенный папочка. Это он поддерживал ваши начинания.

– Не смей говорить так о моем отце, – устало произнесла Софи. – Ты ничтожество и ничего не понимаешь. Он любил меня. Он единственный, кто меня понимал! – она уже очнулась от видения, которое ее потрясло, и вдруг в ужасе посмотрела на незнакомца:

– Ты все слышал? Как такое возможно?

– Нет, не слышал – такое невозможно. Я уже говорил, что люблю вас. Слышали все вы. А поскольку участь ваша мне не безразлична – я хорошо вас чувствую и понимаю. Просто услышал ваши мысли – такое бывает в этих стенах. Все можно было прочитать на вашем лице, мадмуазель Софи.

– Тоже пьешь из такого же графина?

– Случается, – скромно ответил он, но сразу же энергично продолжил:

– Значит вы дочь своего отца. Понятно. Он вам всегда и во всем потакал. Непонятно другое – как юная девочка, родившаяся в семье, где никто не имел отношения к искусству, могла взяться за столь странное занятие? Как ей в голову такое могло придти? Не расскажете?…

– Нет, – тихо ответила Софи.

– Почему?… Молчите? Вы у себя отбираете время. Вы же хотели все закончить быстро?

– Мне все равно. Говори, что хочешь, полоумный. Мне все равно…

– Не расскажете. Хорошо. Тогда попробую я сам… Сам… Сам…, – эхом певуче повторил мужчина. Потом он встал и бодро зашагал по комнате, а занавеска в такт его шагам, затрепетала, словно аккомпанируя.

Камилла Клодель «Девушка со снопом»

– Но, коль скоро вы молчите – дальше я безответственно фантазирую. Уж простите меня. Итак. Итак… А может быть, ваш отец работал на каменоломне? Да. Именно! Там ворочал тяжелые глыбы. Это был тяжелый унизительный труд. А, возвращаясь домой к семье, детей своих приучал к такой же участи, готовя их к самому худшему. Рассказывал им обо всем, когда садился за обеденный стол, и перед ним ставили нехитрую похлебку и тарелку с луковым супом. И так каждый день. Всю долгую-долгую жизнь. Луковый суп и камни – огромные валуны на работе, где он их ворочал, может быть обтесывал. А дети с восторгом смотрели на отца – он был сильным человеком, примером для подражания. Иногда он любя поколачивал мать, потом выпивал кувшин дешевого кислого вина и падал на кровать. А завтра все с начала. Конечно, находясь на таком дне, он не мог дать своим детям ничего другого. Даже игрушки в доме были вытесаны из камня. Каменные куклы! Кошмар! И вас он учил тому же. Дальнейшая участь невинной крошки была предопределена. Пройдет немного времени, вы вырастите, превратитесь из невзрачной куколки в прекрасную бабочку, и однажды из каменоломни придет в гости товарищ вашего отца. Увидит юную девицу, влюбится, уведет в свою нору или в пещеру. Где там живут люди каменоломен? И женится. А потом каждый день потным, грязным будет возвращаться домой. Снова луковый супчик, кувшин вина, потом побои любимой жене и в койку, где она будет ублажать своего благоверного. Конечно, если он не слишком пьян. Я прав? Тяжелое детство? Тяжелый труд, грязь, жуткое окружение и никакой перспективы. Все верно?