Анна Всеволодова - Воспоминания Дитрихманна. «В сем умереть готов». Письма Джона Белла, шотландца, исполняющего должность врача при русском посольстве в Персию, прежде неизданные (сборник)

– Оглянитесь, Бакстон, – воскликнул я, надеясь, что вид свидетелей вернет ему благоразумие. Но мой противник принял мои слова за хитрость, к которой нередко прибегают в драке, и в ту же минуту направил мне в лицо удар такой силы, что, если бы я не успел подставить руку, размозжил бы мне голову. Я услыхал треск ломавшихся костей и все потемнело у меня перед глазами. Вторым ударом Бакстон сшиб меня с ног, и третьим, наверное, прикончил бы, если б его не оттащили.

Я плохо помню, как добрался до шлюпки, как на полпути к «Эдгару» мы встретились со второю лодкой, посланной нам на встречу, как Филипп Блейк то поддерживал ускользающее мое сознание разговором, то принимался бранить людей, сделавших мне неудачно перевязку, которая вся почернела от крови и торопил гребцов. Первым кого я увидел, совершенно очнувшись, был доктор.

– Нет у меня пациента более покладистого, – заметил он, отводя от моего лица флакон с нюхательной солью, – Обычно мне приходится иметь дело с дьявольской бранью, скрежетом зубов, нечеловеческими воплями. А вы, сэр, подобно даме, лишились чувств, как только я принялся вправлять кость, и ничем меня не обеспокоили. Я не раз пользовал раны подобные вашей, но никогда мне не удавалось выполнить свое дело с таким успехом. Вас и держать не потребовалось. К зиме рука будет здоровая.

С этими словами доктор хотел было по обыкновению потрепать меня по плечу, но передумал, возможно, опасаясь побеспокоить мою рану.

– Теперь я вас оставлю, потому что мое внимание требуется больному куда более важному, – прибавил он и отвечая на мой вопросительный взгляд пояснил, – капитан занемог, если б я не спустил ему вовремя кровь, мог бы приключиться удар. У всех силы на исходе, сэр, к тому же климат здесь мерзкий.

На другой день происходил суд, и вся команда была выстроена для наблюдения за экзекуцией. Капитан, поддерживаемый с одной стороны доктором, с другой – Берендорфом, исполнял роль судьи несмотря на свое нездоровье. Сначала привели к присяге Бакстона, потом солдат-свидетелей, но на меня никто не обращал внимания и ни о чем не расспрашивал. После того, как зачитали положение о поединках, учиненных на военном судне и объявили о имевшем уже место смертоубийстве от руки Бакстона, ему был вынесен приговор «повешение». Наш профос, исполнявший обязанности дворника и палача, накинул Бакстону веревку на шею, а капеллан дал последнее напутствие. Капитан мрачно наблюдал за всеми этими приготовлениями, готовясь подать знак к казни своего любимца.

Зрелище это стало первой виденной мною картиной насилия, виной которого был я, а жертвой – Бакстон, как мне было хорошо известно не питавший ко мне никакой личной вражды, но только исполнявший приказ своего командира. Последний взгляд свой, перед тем как на голову ему одели мешок, несчастный устремил на меня. Я не смог снести этого знака упрека и отчаянья и выйдя вперед, просил позволения обратиться к капитану, сам еще хорошенько не понимая, что я ему скажу.

– Ваша честь, – заговорил я, как скоро профос получил знак остановиться, и капитан обратил ко мне вопросительный взгляд, – я не решался высказаться во время суда, но теперь совесть взяла наконец верх над малодушием, и я обязан объявить, что всегда ненавидел Бакстона и презирал его, как мнящего быть мне равным по чину, в то время как он давно разжалован в простые матросы. Нередко я старался вывести его из себя, но удалось мне это только при высадке на Сейбл.

– Это что еще? – с недоумением проговорил капитан, поворачиваясь к своей супруге, которая вместе с сыном присутствовала при происходящем событии, полагая зрелище казни не менее полезным для сэра Эдгара, чем музыкальные его занятия. Леди N ничего не отвечала и казалась изумленною не менее самого капитана. Судья вновь обратил свой взгляд ко мне.

– Почему у вас сломана рука, мичман?

– Ваша честь, Бакстон ударил по ней, стремясь избежать пули, ибо в руке у меня был пистолет.

– Вы разве левша?

– Правой рукой я сжимал кортик, ваша честь.

– Двое ваших солдат не нашли пистолета на месте поединка. Что вы скажете на это?

– Не знаю, что ответить, ваша честь. Я лишился чувств и не помню, что было дальше, вероятно пистолет был втоптан в песок.

– Вы готовы повторить это под присягой?

– Да, ваша честь.

Капитан переглянулся с Берендорфом и приказал профосу заменить повешение двадцатью палочными ударами. Обратившись ко мне, он добавил:

– Вы мичман, наказаны достаточно. Можете быть свободны.

– Хитрый тихоня украл у меня Бакстона, – услышал я, отходя от судьи.

– Опомнитесь, сэр, он украл его не у вас, а у веревки, – отвечала леди N.

Вечером того же дня, закончив записи в судовом журнале, что составляло одну из моих обязанностей, занялся я составлением письма к леди N – занятием для меня не менее регулярном, чем заполнение таблиц о скорости ветра и смене галсов. Я никогда не помышлял о том, чтобы доставить свои послания адресату, предоставляя их участь пламени свечи сразу после того, как заканчивал последнюю фразу, и стремился только к тому, чтобы дать выход переполнявшим меня чувствам.

«Ваша светлость..», – писал я, стараясь тонкими росчерками придать литерам максимальную их привлекательность.

Дверь отворилась, и захлопнув журнал, я вскочил, приветствуя сэра Эдгара.

– Сэр, – проговорил он, – леди N прислала меня спросить вас, человек ли вы, и может ли сэр Берендорф ожидать вас к ужину?

– Передайте леди N утвердительный ответ на оба эти вопроса, – отвечал я и хотел было прибавить, что я, к несчастию, более человек, чем это может показаться, но удержался.

Некоторое время после ухода моего гостя я шагал взад и вперед по каюте между висячими койками, стараясь унять волнение, вызванное его необыкновенным сообщением. Я не мог придумать ему объяснение, кроме того, что капитан, тронутый моим участием к судьбе своего любимца и уверившись в моей скромности, решил сменить гнев на милость, и вернуть мне, если не благосклонность, которой я никогда не имел, то хотя бы возможность появляться в обществе офицеров и его семейства. Мои размышления вновь были прерваны дверным скрипом, и внушительная фигура Бакстона загородила, льющийся сверху свет.

– С вашего позволения, сэр, – проговорил он, теребя в руках шляпу, – Мне больше по душе стоять тут перед вами, чем болтаться на рее. Не обратись вы к капитану, мне ее было не миновать.

– Пустяки, – отвечал я, – и вы на моем месте, так же бы сделали.

Услыхав такое предположение, Бакстон позволил себе усмехнуться.

– Теперь я ваш должник, сэр, – продолжил он, понизив голос, – если кто-нибудь станет вам докучать, обратитесь ко мне и вы забудете свои неприятности.