Анна Всеволодова - Воспоминания Дитрихманна. «В сем умереть готов». Письма Джона Белла, шотландца, исполняющего должность врача при русском посольстве в Персию, прежде неизданные (сборник)

Море улеглось, и капитан вернулся в тот же день как я слег. Четвертые сутки двигались мы прежним курсом. Между прочим, доктор с веселым видом, сообщил мне, что хотел бы иметь удовольствие поздравить меня не только с выздоровлением, но и с отличием по службе, но не может. Дело обстояло следующим образом. Капитан должен был представить в адмиралтейство список людей, представляемых к наградам и званиям, в котором стояло и мои имя. Однако последнее оказалось вычеркнутым, что, разумеется не могло остаться неизвестным старшим офицерам и леди N. Разговор происходил за обедом, и леди N выразила изумление по поводу того, что болезнь может послужить причиной отказа в подобающей чести достойному офицеру.

– Клянусь, сударыня, – отвечал капитан, – я достаточно уже наслышан о достоинствах и чести этого иностранца, чтобы судить о них здраво.

– Каков бы ни был ваш суд, сэр, – возразила леди N, этому иностранцу вы обязаны тем, что нашли ваше семейство, команду и корабль в том же состоянии, в каком их оставили.

При этих словах я внимательно взглянул в лицо рассказчика, стараясь понять полагает ли доктор, что последствия непогоды могли быть столь разрушительны, или видит в словах леди N намек на иные опасности, которые могли подстерегать ее супруга. Некоторые офицеры вслед за командором Беленсдорфом поддержали ходатайство леди N, но без успеха. Доктор принялся было называть имена тех, кто не оказал мне той же любезности.

– Прошу вас, сэр, прекратим этот разговор, – остановил я его, – и так, полагаю, что услыхал слишком много. С меня вполне довольно известия, что капитан не доволен моей службой. Если вы откроете мне имена других моих недоброжелателей, я не смогу любить их так искренно, как должно.

– Вы требуете от себя слишком многого, – возразил доктор с неподдельным удивлением глядя на меня.

– Скажите, сэр, – проговорил я, решаясь задать вопрос давно меня беспокоивший и вертевшийся на языке, – не произносил ли я в бреду каких-нибудь слов, которые разумнее было бы не говорить? В случае, если ваш ответ будет утвердительным, я хочу просить вас отнестись к этим словам как должно – то есть как к бреду больного, не имеющего под собой никакой реальной почвы, и поскорее их позабыть.

– Не беспокойтесь, мой мальчик, – отвечал доктор, ласково потрепав меня по плечу, – вы не произнесли ничего лишнего. Кроме того, по-моему глубокому убеждению, вы принадлежите к тому типу людей, которые тайну, если таковая имеется, они не выдают ни под пыткой, ни в бреду.

Одним словом, вы – человек заговора, сударь, – добавил он с лукавой улыбкой.

Скоро мой друг вернулся к обычным своим обязанностям, но не к прежней жизни. Его занятия с сэром Эдгаром прекратились, капитан более не изъявлял желания музицировать с ним и двери его каюты затворились. Он смотрел на моего друга с явным недоброжелательством, и офицеры, еще так недавно расположенные к нему стали гораздо сдержаннее. Впрочем, он не сомневался, что их холодность не была вызвана личной неприязнью, но только данью своему начальнику. Вслед за моим другом удовольствия беседовать с леди N лишились и все прочие наши офицеры, ибо никто из них не был более приглашен к капитанскому обеду, что разумеется вызвало неудовольствие и разные толки. Что касается леди N, то и ее поведение стало иным. Если прежде она оказывала моему другу покровительство, то теперь, казалось сама его искала. Постараюсь привести пример, который сможет вам дать должное понятие, о чем идет речь. Итак, представьте себе, что некая высокая персона имела несчастье очутиться в бедствии и изгнании, в обществе своих недоброжелателей. Представьте также, что один верный человек последовал за этой персоною и должен постоянно принимать вид, будто не знает, кто среди них находится. Он не смеет изъявлять никаких знаков почтения и участия своему патрону дабы не подвергнуть его опасности разоблачения. Сей верный человек ведет себя со своим господином так, как будто он равен ему по чести, как будто он равен по чести всем прочим. Вы, однако, понимаете, что хотя он не станет именовать его подобающим титулом, прислуживать ему, и воздавать почести, все-таки в каких-то мелочах будет сквозить его осведомленность о том, с кем он имеет дело. Тут нельзя выделить ничего определенного, но если наблюдать внимательно, то можно заметить то глубочайшее почтение каким бывают проникнуты самые обыкновенные действия. Итак, сударь, хотя мой друг видел леди N очень редко и только на людях, хотя со времени болезни он не перекинулся с ней ни словом, скоро каждый кто считал нужным наблюдать за ними мог найти сходство с описанной мною картиной, в которой персоной в изгнании был мой друг, а его преданным вассалом – леди N.

– Вы меня чрезвычайно заинтересовали, – проговорил я, – все это необычайно, уверяю вас.

Разумеется, недостатка в наблюдателях на корабле не было, и самым зорким из них был наш капитан.

Хотя, друг мой, как вы помните, был от природы нрава тихого и кроткого, хотя он постоянно принуждал себя к нелицемерному уважению по отношению к своему командиру и много раз на дню приводил себе на ум то обстоятельство, что начальник его имеет полное право именоваться и быть супругом леди N, скоро он должен был признаться, что питает к капитану не меньшую неприязнь, чем капитан к нему самому.

Как ни грустно мне признать за своим другом такую слабость, правды ради должен я сообщить, что, будучи лишен причитавшегося ему служебного отличия и всякой надежды на общество леди N, он ожесточился против своего командира, и видя, что последний подозревает в нем счастливого соперника, не отказал себе в утешении уверить его в этом. Он позволял себе дерзко улыбаться капитану в глаза, а выполняя распоряжения его, принимал на себя такой надменный вид, что за несколько дней неприязнь капитана превратилась в настоящую ненависть и он стал искать случая отомстить своему обидчику. Мой друг с радостью заметил плоды своих усилий, и каждую минуту ожидал поединка, о котором мечтал очень давно.

О, сколь мало еще он знал своего капитана! Однажды по утру, когда мой друг шел сменять вахтенного офицера, с ним поравнялся Филипп Блейк и проговорил на ходу «Чтобы ни произошло сегодня не теряйте благоразумия». Мой друг хотел было выяснить, что должны означать эти слова, но Филипп покачал головой, в знак того, что ничего не может сообщить более, и прошел мимо.

Впрочем, долго гадать не пришлось. Сперва один из младших английских офицеров пытался вызвать его на ссору, затем его место занял, бывший прежде главным его гонителем, Куракин, но тоже без успеха, ибо задеть моего друга было очень непросто, по причине его несклонности ко всякого рода ссорам и дракам. Прямо же оскорбить его избегали, чтобы не оставить за собой вину зачинщиков поединка.